Дон-Жуан - Джордж Байрон

Песнь одиннадцатая

[476]

Епископ Беркли[477] говорил когда-то:«Материя — пустой и праздный бред».Его система столь замысловата,Что спорить с ней у мудрых силы нет,Но и поверить, право, трудноватоДуховности гранита; я — поэт,И рад бы убедиться, да не смею,Что головы «реальной» не имею.

Весьма удобно мир предполагатьВсемирным порожденьем солипсизма;Подобная система — благодатьДля произвола и для эгоизма…Но искони мешает мне мечтатьСомненье — преломляющая призмаВеликих истин; портит мне оноДуховности небесное вино.

А что же в результате? НесвареньеИллюзий, представлений и мечтаний,Гипотез беспокойное паренье,Туман философических скитанийИ самое неясное скопленьеСортов, явлений, видов, сочетаний.Вселенная — большой клубок проблем,Доселе не разгаданных никем.

Возник ли мир по Ветхому заветуИль сам собой, без божьего труда, —Мыслители не вскрыли тайну этуИ, может быть, не вскроют никогда.Но мы недолго странствуем по светуИ все однажды явимся туда,Где очень точно всё узнаем — илиНавеки успокоимся в могиле.

Пора оставить спор метафизический,Философов безумную мечту,Что есть, то есть — вот вывод мой логический,И больше спорить мне невмоготу,Я начал ощущать периодическиОзноб и кашель, жар и ломоту —И с каждым новым приступом чахоткиЯ становлюсь уступчивым и кротким.

Во-первых, я уверовал, как водится,В спасителя и даже в сатану,Потом поверил в девство богородицыИ, наконец, в Адамову вину…Вот с троицей трудненько мне приходится.Но скоро я улаживать начнуПосредством благочестья и смиреньяИ это цифровое затрудненье…

Но к теме возвращусь, читатель мой.Тот, кто бывал в Китае, в Византии,Кто любовался Аттикой святойС Акрополя, кто с корабля впервыеУзрел Константинополь золотой,Кто видел Тимбукту[478] и Ниневию, —Тот Лондоном не будет поражен,Но через год — что станет думать он?

Мой Дон-Жуан стоял на Шутерс-ХиллеВ закатный час, раздумьями томим, —И темным океаном крыш и шпилейЛежал огромный Лондон перед ним,И до него неясно доходили,Как по равнине стелющийся дым,Далекое жужжанье, бормотанье,Кипящей грязной пены клокотанье…

[479]

Мой Дон-Жуан в порыве экзальтацииГлядел на чудный город и молчал —Он пламенный восторг к великой нацииВ своем наивном сердце ощущал.«Привет тебе, твердыня Реформации,О родина свободы, — он вскричал, —Где пытки фанатических гоненийНе возмущают мирных поколений!

Здесь честны жены, граждане равны,Налоги платит каждый по желанью;Здесь покупают вещь любой ценыДля подтвержденья благосостоянья;Здесь путники всегда защищеныОт нападений…» Но его вниманьеБлеснувший нож и громкий крик привлек:«Ни с места, падаль! Жизнь иль кошелек!»

Четыре парня с этим вольным кличемК Жуану бросились, решив, что онБеспечен и сражаться непривычен,И будет сразу сдаться принужден,И лакомой окажется добычей,Лишившись кошелька и панталон,А может быть, и жизни; так бываетНа острове, где все преуспевают,

Жуан английских слов не понимал,Точнее — понимал весьма немного;Вначале он приветствием считалРугательство с упоминаньем бога.Не улыбайтесь — он не совершалБольшой ошибки, рассуждая строго;Я слышал эту фразу, как привет,От многих соплеменников в ответ.

Жуан не понял слов, но понял дело,И, действуя, как в битве, наугад,Он вынул пистолет и очень смелоВогнал в живот обидчику заряд.Разбойника простреленное телоБессильно опрокинулось назад,И только стон раздался хрипловатый:«Эх, уходил меня француз проклятый!»

Все прочие удрали что есть сил.Испуганные слуги Дон-Жуана,Когда и след разбойников простыл,На место схватки прибежали рьяно;Но мой герой лишь об одном просил —Чтоб незнакомцу осмотрели рану.Уже он сожалел, что был жестокИ слишком поспешил спустить курок.

«Быть может, — размышлял он, — в самом деле,В обычаях страны такой прием!С поклоном нас ограбили в отеле,А этот просто бросился с ножом.Различные пути к единой цели…Но как-никак, а я виновен в том,Что он страдает, и уйти не вправе,Его без всякой помощи оставя!»

Он подал знак — но только трое слугПриблизились, как раненый, бледнея,Промолвил; «Нет, ребята, мне каюк!Мне только б рюмку джину!» И, слабея,Он судорожным жестом цепких рукРаспутал шарф на посиневшей шее,С усилием сказал в последний миг:«Отдайте Салли!» — и навек поник.

Окровавлённый шарф к ногам ЖуанаУпал, хотя Жуан не понимал,Ни в чем цена такого талисмана,Ни что ему британец бормотал.Еще недавно Тома-капитана,Гуляку Тома целый город знал;В короткий срок он промотал, пируя,И денежки, и жизнь свою лихую…

Старательно герой мой совершилОбряды показаний полисменуИ, подписав бумаги, поспешилВ желанную столицу. Несомненно,Он озадачен был, что согрешилНа первые же сутки: он мгновенноВ пылу самозащиты уложилСвободного британца в цвете сил…

Он мир лишил великого героя —Том-капитан был парень первый сорт:Краса «малин», по взлому и разбоюНе в первый раз он побивал рекорд.Очистить банк и смыться от конвояУмел он изумительно, как черт,Как он шикарил с черноокой Салли!Все воры королем его считали.

Но кончен Том, и кончено о нем;Герои исчезают понемногу,И скоро мы последних изведем.А вот и Темза! Сразу на дорогуМощеную, рождая стук и громКолес, Жуан въезжает, слава богу,И Кеннингтон[480] — обычный серый тонПредместий грязных — созерцает он.

Вот перед ним бульвары, парки, скверы,Где нет ни деревца уже давно,Вот «Холм отрады» — новая химера, —Где отыскать отраду мудрено,А «Холм» принять приходится на веру;А вот квартал, означенный смешноНазваньем «Парадиз», — такого «рая»Не пожалела б Ева, убегая…

Шлагбаумы, фуры, вывески, возки,Мальпосты, как стремительные птицы,Рычанье, топот, выкрики, свистки,Трактирщиков сияющие лица,Цирюлен завитые парикиИ масляные светочи столицы,Как тусклый ряд подслеповатых глаз.(В то время газа не было у нас!)

Всё это видят — правда, в разном свете,Смотря какой случается сезон, —Все путники, верхом или в каретеВъезжая в современный Вавилон.Но полно мне писать о сем предмете,Путеводитель есть на то, и онПускай займется этим. Ближе к делу!Покамест я болтал, уж солнце село.

И вот на мост въезжает Дон-Жуан —Он видит Темзы плавное теченье,Он слышит ругань бойких англичан,Он видит, как в прозрачном отдаленьеВестминстер возникает сквозь туман —Величественно-гордое виденье, —И кажется, что слава многих летПокоится на нем, как лунный свет.

Друидов рощи[481], к счастью, исчезают.Но цел Стоун-хендж[482] — постройка древних бриттов,И цел Бедлам[483], где цепи надеваютБольным во время родственных визитов;И Ратуша[484], которую считаютДовольно странной, по словам пиитов;И Королевский суд охаять грех,Но я люблю Аббатство[485] больше всех.

Теперь и с освещеньем Черинг-Кросса[486]Сравнить Европу было бы смешно —Не сравнивают с золотом отбросы!На континенте попросту темно.Французы разрешение вопросаРазумное нашли уже давно,Украсив фонари, мы знаем с вами,Не лампами, а просто подлецами[487].

Не спорю, дворянин на фонареСпособствует и о- и про-свещенью.Так мог пожар поместий на зареСвободы ярко освещать селенья.Но все-таки нужнее в декабреНе фейерверк, а просто освещенье.Пугает нас тревожный блеск ракет;Нам нужен мирный, но хороший свет.

Но Лондон освещается прекрасно;И если Диогену наших дней[488]В огромном этом омуте напрасноПришлось искать порядочных людей,То этому причина (все согласны!)Никак не в недостатке фонарей —И я за поиски такие брался,Но каждый встречный стряпчим мне казался.

По мостовой грохочет мой герой…Уже редеют толпы и кареты(Обедают вечернею поройВсе лучшие дома большого света).Наш дипломат и грешник молодойПо улицам несется, как комета,Мелькают перед ним в окне подрядДворец Сент-Джеймсский и Сент-Джеймсский «ад»[489].

Но вот отель. Нарядные лакеиНавстречу приезжающим спешат;Стоит толпа бродяг, на них глазея,И, как ночные бабочки, кружатГотовые к любым услугам феиПафосские[490], которыми богатВечерний Лондон. Прок от них бывает:Они, как Мальтус, браки укрепляют.

То был отель из самых дорогих —Для иностранцев высшего полета,Привыкших не вести расходных книгИ все счета оплачивать без счета;Притон дипломатических интриг,Где проводилась сложная работаОсобами, которые гербомМогли прикрыться в случае любом.

О крайне деликатном назначеньеПриезда своего из дальних странИ о своем секретном порученьеНе сообщал в отеле Дон-Жуан;Но все заговорили в восхищенье,Что он имеет вес и важный сан,И сплетничали знающие лица,Что от Жуана без ума царица…

Молва ходила, будто он геройВ делах военных и в делах любовных;А романтичной тешиться игрой —Во вкусе англичанок хладнокровных,Способных на фантазии порой.Так в результате слухов баснословныхЖуану в моду удалось попасть,А в Англии ведь мода — это страсть.

Я не считаю, что они бесстрастны,Но страсть у них рождается в мозгу,А не в сердцах, хоть и она опасна —Тому я быть свидетелем могу.Ах, боже мой, ни для кого не ясно,Где возникают страсти! Я бегуОт этой темы: в сердце ль, в голове ли —Не все ль равно; вели бы только к цели!

Жуан, как должно царскому гонцу,Все грамоты свои и объясненьяПредставил надлежащему лицуИ принят был с гримасою почтенья.Политики, к смазливому юнцуПриглядываясь, приняли решеньеОтменно обработать новичка,Как ястреб молодого петушка…

Они ошиблись… Но на эту темуПоговорю я после. Надо знать,Какая это трудная проблема —Политиков двуличных обсуждать…Все в жизни лгут, но смело лжем не все мы, —Вот женщины — они умеют лгатьТак безупречно, гладко и красиво,Что правда в их устах бледна и лжива.

Но что такое ложь? Простой ответ:Не более как правда в полумаске.Юрист, герой, историк и поэтЕе употребляют для подкраски.Правдивой правды беспощадный светИспепелил бы хроники, и сказки,И всех пророков — кроме тех господ,Что прорицают на текущий год.

Хвала лжецам и лжи! Никто не смеетПослушливую музу попрекатьЗа мизантропию; она умеетОтлично славословия слагать,А за несклонных к этому краснеет.Итак, друзья, давайте ж целоватьМонархам все целуемые части —Как Эрин, подчиняющийся власти[491].

Жуан представлен был. Его нарядИ внешность возбудили изумленье,Равно и перстень в множество карат,Который в состоянье опьяненьяЕму Екатерина, говорят,Надела в знак любви и одобренья…И, уж конечно, не жалея сил,Он это одобренье заслужил.

Сановники и их секретариЛюбезнейшим чаруют обхожденьемГонцов, которых хитрые цариПрислали с неизвестным порученьем…И даже клерки — что ни говори,Прославленные мерзким поведеньем, —И те бывают вежливы подчас,Хотя, — увы! — конечно, не для нас.

Они грубят на совесть и на страх,Как будто их особо обучают;Почти во всех присутственных местахНас окриком чиновники встречают,Где ставят штемпеля на паспортахИ прочие бумаги получают;Из всей породы сукиных детейПлюгавенькие шавки — всех лютей.

С empressement[492] Жуана принимали.Французы мастера подобных слов —Все тонкости они предугадали,Всю изощренность шахматных ходовЛюдского обхожденья. Но едва лиПригоден для Британских острововИх разговор изящный. Наше словоЗвучит свободно, здраво и сурово…

Но наше «dam’me»[493] кровное звучитАттически — и это доказательствоПороды; уху гордому претитМатерика матерое ругательство;Аристократ о том не говорит,И я не оскорблю его сиятельство,Но «dam’me» — это смело, дерзко, злоИ как-то платонически светло!

Простая грубость есть у нас и дома,А вежливости надо поискатьВ чужих краях, доверясь голубомуИ пенистому морю; тут опятьВсё аллегории; уж вам знакомаМоя привычка весело болтать,Но время вспомнить, что единство темы —Существенное качество поэмы.

Что значит «высший» свет? Большой районНа западе столицы, с населеньемВ четыре тысячи; отличен онОт всех патрицианским самомненьем.Бездарный граф, маркиз или баронВзирают на вселенную с презреньем,Ложатся утром, вечером встают —И больше ничего не признают.

Мой Дон-Жуан, как холостой патриций,Очаровал девиц и юных дам.О Гименее думали девицыИ предавались радостным мечтам;Мечтали и кокетливые львицы,К амурным благосклонные делам:Ведь ежели любовник неженатый, —То меньше грех и меньше риск расплаты.

Мой Дон-Жуан блистал по всем статьям:Пел, танцевал, играл в лото и в картыИ волновал сердца прелестных дам,Как нежная мелодия Моцарта…Почтительно печален, и упрям,И весел без особого азарта,Познав людей, он ясно понимал,Что трезво их никто не описал.

Девицы и особы средних летПри встрече с ним румянцем расцветали.(Последние невинный этот цветТайком от всех в аптеке покупали!)Красавицы, как радостный букет,Его веселым роем окружали,А маменьки справлялись в свой черед:«Велик ли у отца его доход?»

«Дон-Жуан»