Иверь - Вадим Еловенко

– Почему? Вернусь. Но принимать участие в становлении теперь уже нового строя… увольте. Боюсь навязать им мораль нашей Земли. Я так… изредка бунтарей щучить буду. А Игорю плевать на мораль. Любую. Он сможет установить ту, что будет отвечать Ивери и ее природе.

– Почему не Земли?

– Да все просто. Не подумайте, что я коммунист или национал-социалист. Они запрещены на Земле, и надо бы и на Ивери запрет ввести… Но я по себе знаю, как все просто у нас на Земле делается за деньги. – Я усмехнулся, вспоминая лицо лорда и улыбку моей сестры. – Не только простые и хорошие вещи. С этим надо что-то делать. Надо искать способ подавить жадность в людях Ивери. И мы будем делать это там, раз на Земле этого не делают.

– Это глупо. Я так считаю. Человек должен стремиться к чему-нибудь. А жадность – это часть…

– Я, девочка моя, – я специально позволил себе такое обращение к главе трибунала, – сам не знаю, что глупо, а что нет, но у меня осталась сотня лет, чтобы узнать и подсказать Ивери. Но есть одна вещь, которую я точно считаю глупой. Это жить ради богатства или достатка. С собой туда, к Единому… тьфу, заговариваться начал… на тот свет ничего не возьмешь, а значит, глупо копить и не тратить. Значит, глупо ради богатства лишать других дома и жизни. Омелла, Прометей, Георг Шестой и несколько других планет вам будут это вспоминать еще тысячелетия. И не только Орпенны…

Меня освободили в зале трибунала решением пяти против трех. Председатель отказалась голосовать. Ей не хотелось портить отношения с моей семьей, а откровенно оправдать меня она не могла: слишком по-хамски я вел себя с ней. Но она лично зачитала приговор и поставила на него печать трибунала.

Час спустя я летел в машине моей сестры над Амазонкой. Пролетая нужный квадрат, я выбросился в реку, в которой уже лет пятьсот вся агрессивная фауна была уничтожена энтузиастами-любителями, за что их, понятно, в газовую камеру запихнули. Леса стали не такими, как я видел на фотографиях и голографиях. Гораздо реже стояли деревья. Это оттого, что раньше все здесь было вырублено и только последние сто лет ведутся насаждения.

Доплыв до берега, я побежал в чащу. Машина, кувырнувшись в воздухе, упала на воду и теперь тащилась по течению. Скоро служба контроля полетов, что вела мой транспорт, вышлет сюда охрану и попытается выяснить, что же произошло. Меня не должны были выпускать из поля зрения, но, потеряв визуально над Лондоном, меня вели теперь со спутников и со станций контроля полетов.

Пару раз пытались сунуться догнать – то ли репортеры, то ли мстители-одиночки, – но машина у сестренки просто прелесть. Я уходил от всего легкого транспорта, а посылать за мной пинассу или капсулу означало вызвать смех у всего мира, который следил за моим процессом. И так хохочут. Сам говорит, что предал Землю, а ему вместо газовой камеры графский титул и приставку Иверский… Я, наверное, единственный официальный предатель родины. На моей груди…

А вот и Десантник. У, тупая скотина… Вместо того чтобы готовиться к взлету, он почву на конвейере просеивает в поисках оксидов металла. Я расстегнул рубаху и показал ему мое клеймо во всю грудь. Серебристыми линиями на ней Орпенном был выжжен и покрыт специальным составом треугольник с каплей внутри. Десантник, казалось, удивился, увидев меня. Он подобрал в судороге свои выставленные механизмы и приоткрыл аппарель входа. Я проскочил внутрь и добрался в темноте до камеры человеческого проживания. Десантник предоставил мне консоль связи с его тупыми мозгами, выдвинув ее из стены, и я дал приказ искать Матку и идти к ней. Десантник потушил мое сознание, стирая предыдущую программу спасения с Земли. На Матке я получу другую программу. А потом – Иверь.

Если мы долетим.

Кондрово, 2003 г.