Своенравная наследница - Бертрис Смолл

— Ну, как теперь?

— Голова раскалывается, — пожаловалась Элизабет, — но хуже не стало.

— Вам нужно поесть, — решила служанка.

— Мне даже думать об этом противно, — поморщилась Элизабет.

— Кусочек хлеба, — уговаривала Нэнси. — Я сейчас принесу.

Она убежала и вскоре вернулась с кусочком теплого хлеба. Элизабет стала есть, медленно пережевывая. Нэнси тем временем расчесывала ей волосы.

— Вам лучше? — спросила она, когда Элизабет доела хлеб.

Та немного подумала, потом сказала:

— Да. Буря в желудке слегка успокоилась. Спасибо.

Она прикрыла глаза, но тут же открыла снова.

— Я еду кататься. Достань мои штаны. Который час?

— Скоро полдень. А у вас хватит сил держаться в седле, леди? — спросила Нэнси, откладывая щетку.

— Если я веду себя как последняя дура, это не значит, что я забыла о своих обязанностях. Нам нужно готовиться к зиме, помнишь?

Элизабет отбросила одеяло и спустила ноги с кровати.

— Приготовь ванну к моему возвращению, — распорядилась она и, стараясь не замечать пульсирующей в висках боли, встала.

Нэнси засуетилась, собирая одежду. Элизабет быстро оделась и натянула на вязаные чулки удобные сапожки. Служанка аккуратно заплела ей косу, и леди Фрайарсгейта вышла из комнаты.

Все последующие дни она вставала рано и либо сидела за счетными книгами, либо объезжала пастбища. Разговаривала она только по делу — со слугами и пастухами. Каждый вечер садилась в одиночестве за стол, ужинала, после чего ложилась спать. Правда, иногда и очень недолго сидела у очага.

Пришел День святого Криспина, который встретили праздничными кострами. Но в доме не накрыли столов. В Хэллоуин дома тоже было тихо. Повар прислал ей тарелку сладкого яблочного крема, но Элизабет только отмахнулась:

— Отдай слугам. Пусть полакомятся.

Элизабет знала, что в этот десерт обычно кладут два мраморных шарика, два кольца и две монеты. Тот, кто найдет кольца, будет счастлив в браке. Нашедший монеты разбогатеет.

Элизабет горько рассмеялась. Она уже богата, и много хорошего это ей дало?!

Но тот, кто обнаружит шарики, будет вести одинокую, холодную жизнь. Это ее судьба. Она состарится в одиночестве.

На следующий день по обычаю полагалось устроить пир в честь всех святых. Вечером в зале было полно народа. Не стоит наказывать людей за собственную глупость, решила Элизабет и приказала зажарить кабана, что очень понравилось окружающим. Назавтра, в День всех душ, молились за мертвых, а дети ходили по домам, пели и выпрашивали булочки, которые специально пекли в этот праздник.

Двенадцатого ноября, в День святого Мартина, обитателей Фрайарсгейта угощали жареными гусями. Двадцать пятого ноября отмечался День святой Екатерины, когда пекли булочки в виде колеса, на котором пытали святую.

Дни становились холоднее и короче. Ночи — темнее и длиннее. Готовясь к зиме, Элизабет не упускала ни единой мелочи. Она почти каждый день выезжала на пастбища. Собирала травы и цветы, чтобы делать настои, мази и отвары: в обязанности хозяйки входило лечение больных. Но как бы она ни трудилась, ее терзали одиночество и горечь. Невозможно поверить, что любящий мужчина может покинуть свою возлюбленную!

Из Клевенз-Карна от матери и отчима прибыл гонец с приглашением провести Рождество с ними. Элизабет ответила, что вряд ли стоит бросать Фрайарсгейт, и без того лишившийся управляющего.

Но по правде говоря, с тех пор как уехал Бэн, ей было неприятно даже думать о поездке в Шотландию — не хотелось смотреть на счастье матери.

Из Оттерли тоже прибыло длинное послание. Лорд Кембридж спрашивал о ее здоровье и передавал приветы Бэну. Новое крыло стало его убежищем от Бэнон и ее шумного выводка. Правда, покои Томаса соединяла с остальным домом короткая галерея, но двери с обеих сторон были заперты, а ключи лежали в кармане лорда Кембриджа. Дверь в дальнем конце галереи, врезанную в стену, найти было невозможно, если не знать о ее существовании. Она открывалась в потайной ход, который вел в вечно безлюдный коридор основной части дома. Бэнон понятия об этом не имела. И Томас собирался ей рассказать об этом не раньше, чем на смертном одре. Однако на всякий случай он хотел поведать правду Элизабет. Составление каталога продвигается весьма успешно. Он нашел в ящиках с книгами несколько редких рукописей, в том числе одну, принадлежащую перу мистера Джеффри Чосера.

"Я не приглашаю тебя на Рождество, потому что не хочу, чтобы тебя застигла в пути метель. К тому же если ты останешься у нас, выводок Бэнон лишит тебя всякого желания выходить замуж и иметь наследника", — писал он дальше. В конце письма он посылал ей свою любовь.

Отложив пергамент, Элизабет сморгнула непрошеные слезы. Последнее время ей постоянно хотелось плакать.

— Завтра я напишу ответ, — сказала она гонцу из Оттерли. — Иди на кухню и поужинай. Служанка постелет тебе у очага.

Поднимаясь к себе, Элизабет размышляла о том, что ответить дяде. В конце концов она просто написала, что мистер Маккол вернулся на север.

Несколько дней спустя, читая письмо, лорд Кембридж грустно качал головой. Недосказанное интриговало его куда больше сказанного. Вряд ли она спокойно перенесла побег Бэна. И конечно, обижена, потому что оказалась достаточно глупа, раз заставила его делать выбор между ней и хозяином Грейхейвена. И все же лорд Кембридж не сомневался: весной Бэн снова отправится на юг. Он любит Элизабет, и любовь эта взаимна. Она простит его. И все закончится хорошо.

Настало Рождество, и впервые за много лет в доме не устроили праздника. Утром Элизабет ходила от коттеджа к коттеджу, раздавая подарки, но для нее никто подарка не припас. И в доме было тихо.

Миновала Двенадцатая ночь. Начались снегопады. Элизабет знала, что ее арендаторы усердно ткут сукно, приносившее им немало денег. Но ей самой делать было почти нечего. Ее отчетные книги в полном порядке. И слава Богу, в округе не было больных.

Сретенье праздновали второго февраля. Элизабет пожертвовала церкви запас восковых свечей. Пастухи докладывали, что начался окот. Однажды ночью она услышала волчий вой и велела подогнать отары ближе к дому и поместить овец в загоны.

Как-то утром, одеваясь, она сказала Нэнси:

— Ты должна поговорить с прачкой. Последнее время моя одежда безбожно садится. Я не могу влезть ни в одно платье.

— Но, мистрис, прачка не стирает ваши платья, — возразила Нэнси. — Я все делаю сама. Но теперь и я вижу, что корсаж слишком туго обтягивает вашу грудь.

Не успели слова слететь с губ, как служанка ахнула, что-то сообразив.