Сонник Инверсанта - Андрей Щупов

— Как же бы я мог… То есть, форменным образом, не осмелился бы!

— Ты смотри у меня!.. А то ведь и разобидеться могу. И тогда всех тут, форменным образом, пошинкую… — я поморщился. — Ладно, что там еще?

— Лес в Хайкальской области затоплен. Форменным образом, ошибки проекта. Пытались создать водохранилище, а получили болото в пятьсот гектар.

— Так…

— И пожар в гостинице «Корона». Жертвы — пятеро гостей из Ванессии. Эти чудаки двери перекрыли, воды в комнату напустили и в ванны попрятались. Так живьем и сварились. Теперь Ванессия заявляет ноту протеста. Требует наказания для пожарной службы.

— Кто же их в ванны нырять заставлял?

— Они утверждают, что работники посольства действовали по утвержденным правилам. Считается, что вода дает гарантию на десять-пятнадцать минут, а дальше должны прибыть спасатели.

— А у нас они через сколько прибыли?

Пантагрю понурил голову.

— Приблизительно часа через полтора. Ну, или два от силы…

Настроение разом испортилось, я сел. Не нравилось мне, когда гибнут люди. По каким угодно причинам. Даже по самым святым и объяснимым.

— Продолжение конфликта в Меретии. — Продолжил советник. — Секта «По» организовала демонстрацию, а караболики с пуэртинцами забросали их камнями…

— Камушки отложим на потом, — я кивком поблагодарил банщика, снова взглянул на советника. — Организуй-ка мне, братец, машину, слетаем к пожарищу.

— Имеет ли смысл?…

— Имеет. По крайней мере, выразим соболезнование. Я ведь не сухарь, я — человек.

— Понял! — Пантагрю сунул папку с бумагами под мышку, с готовностью поднялся.

Выходя из сауны, я увидел молоденького паренька, напряженно стоящего у вентилей. Чем-то он неуловимо смахивал на банщика, хотя не имел еще животика с подбородками и не лоснился как выставленная на огонь баранья нога.

— Сын? — догадался я.

— Ага, — банщик просиял. — Готовим, так сказать, смену. Учим понемногу.

— Мда… — я протянул руку, и банщик с осторожной жадностью ухватился за нее. Ладонь у него была горячая и крепкая. Мне стало интересно, и я протянул руку Пантагрю. Он ничего не понял, но на рукопожатие ответил. Узенький захват, никакой силы, но безусловная пылкость. Юноше, застывшему у кранов, я руки не подал, хотя его ладонь тоже было бы интересно сравнить с предыдущими. Кто-то когда-то даже книгу успел написать. По поводу рукопожатий. Рука — продолжение хозяина. Более того, если верить хиромантам, она — его судьба. И как знать, возможно, от того, как ты пожимаешь руку партнера, зависит вся твоя дальнейшая жизнь. В том прошлом мире я успел изучить данный вопрос вполне профессионально и мог ответственно подтвердить, что липкое рукопожатие не приносит друзей, хилое отпугивает удачу, паучье обещает массу неприятностей, включая порой и близкую кончину.

Покосившись в сторону подрастающей банной смены, я пробормотал:

— Оставь же сына, юность хороня. Он встретит солнце завтрашнего дня…

— Что, что? — банщик подался ко мне, чуть повернул голову. Очевидно, одно ухо у него слышало несколько лучше.

— Да нет. Это не про вас…

Глава 8 Пулей вверх…

Имел ли я возможность отвертеться? Очень сомневаюсь. Разве что немного побрыкаться, но результата это бы не принесло. Судьба всегда сильнее нас, и толчком плеча горы не сдвинешь. Это как с больным на каталке. «Эй, санитар! Может, все-таки в реанимацию?» И несокрушимым эхом: «Врач сказал в морг — значит, в морг!» Так и я. Взлетел на трон и застрял…

От обилия цветов голова заметно закружилась, и, приблизившись к комнатному бассейну, по которому невидимые насосы гоняли вкруговую воду, я сунул в прохладное течение кисть.

— Для чего я не родился

Этой синею волной?

Как бы шумно я катился

Под серебряной луной…

Ангелина удивленно приподнялась в гамаке.

— Это ты сочинил? Сам?

Я торжественно промолчал. Что делать, если все лучшее уже сказано до нас великими? Может, и я в иных условиях родил бы нечто мудреное, но вот вынужден пока повторять. За Лермонтовым, за Конфуцием, за десятками несносных светил. Такая уж у нас жизнь — двухплоскостная и двумерная. Плоскость быта и плоскость духа. А время — не плоскость и вообще не категория, как объяснил мне в недавней нашей встрече Звездочет. То есть странный этот человечек вообще отвергал время, как категорию. Еще и над параллельными мирами, о которых я имел неосторожность упомянуть, посмеялся. Правда, осторожно посмеялся, без особого куража. Присутствие Адмирала Корнелиуса его явно смущало. И все-таки кое-что он сумел мне подсказать. Философски отвлеченная беседа на деле имела самое прямое касательство ко всему случившемуся.

«Есть миры сопредельные, но никак не параллельные! — говорил Звездочет. — Возьмите ту же паутину, — вот вам и готовая картина мироздания. Все как в жизни. Сходимся и расходимся. Иногда на пару шажков, иногда на пару вздохов, а чаще всего навсегда. Ну, а время… Время придумали люди. Для календарей и регламентированного рабства. Время — пространство меж скукой и мудростью, пощелкивающие секундами вериги, которых на самом деле не существует…»

И так далее, в том же духе.

Честно говоря, авансы, что выдал мне Звездочет, откровенно пугали. То есть он буквально оглушил меня способностью говорить намеками и загадками. И при этом легко читал мои мысли, наперед угадывая несказанное, тут и там обходя шероховатые углы, маскируя их туманом междометий. Временами беседа с ним начинала казаться мне прогулкой по минному полю. Этот бородатый седовласый старец даже не беседовал, а затапливал вопрошающее пространство словесной лавой, ювелирно присыпал сверху вулканическим пеплом. Разговаривая с ним, я потел, как тот же Пантагрю в сауне. И только, почуяв явный перебор, Звездочет отпустил меня восвояси. Но как мне почудилось, некий контакт мы с ним все-таки нашли. Он был не прочь поделиться информацией в обмен на аналогичный товар. С моей стороны протеста высказано не было…

Дотянувшись до пульта, я нашарил нужную клавишу. С тихим жужжанием на стене разъехались шторы. Взору открылась здешняя карта мира. И вновь в голове закипело и забурлило: новое никак не желало перемешиваться со старым. Начиналась форменная абракадабра, потому что в здешней географии все было чудовищным образом перепутано — стороны света, материки, впадины и возвышенности. И называлась моя держава не Россией, а Артемией, и Москва здесь была рядовым городком, уступив столичное положение Екатеринбургу, и жители арты напрочь не принимали шуток, о чем следовало настоятельно помнить во время публичных выступлений. Наряду с Сибирью здесь присутствовала Чукотка, но ни Урала, ни Казахстана не было и в помине. То есть, говорить о том, что было и чего не было, не приходилось, поскольку списки получились бы преогромными. Новые города и новые районы сочетались с новыми, абсолютно не выговариваемыми нациями. Здесь обитали и драгеры, и катенхузы, и лапранды с кинвалами… Тут же рядышком мостились и свои родные племена: украинцы, грузины, белорусы, казахи и дагестанцы. И, разумеется, ничего похожего на знакомые с детства континентальные абрисы. Вместо шести материков — восемь, формой отдаленно напоминающие пчелиные соты, каждая размером с этакую Австралию. Из восьми континентов — два моих, еще на трех — кусочки моих колоний. В наследии — кроме дворца, дач и множественных гарнизонов — пара весьма серьезных конфликтов, политическая напряженность, повальная коррупция и жутчайшая инфляция. Строй — что-то вроде парламентарной монархии, хотя монарха здесь тоже выбирали, наделяя званием Консула, к которому уже после года правления путем проведения всенародного плебисцита прибавлялось несколько величественных приставок. Кандидат-Консул мог кое-что и обязан был прислушиваться к голосу народных избранников, а уж полный Консул мог все. По крайней мере — в теории. Практически же — следовало считаться с тысячей обстоятельств, и об этих самых обстоятельствах мне также рассказывали уже на протяжении нескольких дней пребывания во дворце.

«Вам надо бы показаться в армии», — подсказал мне седобородый Звездочет, и я послушно взялся за исполнение задачи. Проконсультировался с Пантагрю, а после отправился в Камские голодные гарнизоны, где довольно сурово потребовал смотра войск.

— Мне нужен не лощеный парад, я хочу видеть защитников в их истинном виде!..

Фраза уязвила одних и пришлась по вкусу другим. В армии, как и всюду, намечался раскол — и даже не раскол, — все там было испещрено мелкими и большими трещинами. Я это понял по докладам Пантагрю и увидел собственными глазами. Потому и начал свой «парад-але», прилюдно закатив оплеуху полковнику Важику, велев арестовать с десяток военных чинов. С Хокена я самолично содрал погоны, лишил звания и тут же объявил преемника. Практически ткнул пальцем наугад, выбрав наиболее симпатичную мордаху. Военные были совершенно не готовы к подобным переменам, а потому проглотили мое стремительное хамство. Зато солдатики приняли монаршее действо на «ура». На том, собственно, и строился расчет. Мой, разумеется, потому что ни Звездочет, ни Пантагрю подобной нахрапистости от меня не ожидали. Да и говоря по совести: я сам от себя такого не ожидал. Просто взглянул в сытые глазки Важика, уловил самодовольство на пухлом лице Хокена и вспылил. Есть люди, безусловно, хорошие, есть с первого взора не угадываемые, но есть и откровенные сволочи. Уж этих-то после своей долголетней психотерапевтической практики я угадывал слету.