Птицы небесные. 3-4 части - Монах Афонский

— Здесь Пресвятая Богородица Сама правит монастырем. Она в Лавре является экономом, поэтому эта икона называется «Экономисса», — пояснял мне иеродиакон. С умилением я поцеловал любимый образ Богородицы. У мощей преподобного Афанасия Афонского мы с благоговением совершили земные поклоны и прикоснулись лбами к холодной каменной плите. Здесь неожиданно из моего сердца сама собой излилась молитва к Матери Божией и Ее угоднику, чтобы они оставили меня в Лавре, потому что иного места, более прекрасного, чем эта Святая обитель со множеством келий по горе, для меня уже не было, куда бы я дальше ни отправился.

Миг за мигом, проведенные в этом монастыре, оказывали на мою душу удивительное воздействие — молитвенно-ладанный дух в старинном храме с прекрасными фресками Феофана Кипрского, впечатляющий вид древней обители, основанной в X веке, уютный дворик, мощенный камнем, осененный кипарисами и магнолиями, благоговейные лица престарелых монахов, каждый из которых походил на древнего старца, — все вместе это складывалось в незабываемую картину размеренной и святой монашеской жизни, которую жадно впитывало мое сердце.

— Батюшка, не медлите! Бегом в трапезную, а то опоздаем, — торопил меня иеродиакон. Монахи уже чинно входили в помещение просторной трапезной с каменными столами и скамьями. Вдали, где-то на горизонте, восседал игумен с иеромонахами. После быстрого ужина началось чтение Акафиста у иконы «Экономисса». Сердце мое совсем растаяло: монах читал Похвалу Матери Божией наизусть!

— На Афоне почти все греки знают на память Благовещенский акафист. Других акафистов они не читают, — пояснил иеродиакон, заметив мое удивление. Я тут же положил себе за правило немедленно выучить этот чудесный текст наизусть. После повечерия мы поспешили в маленькую церковь, где находилась другая знаменитая икона, «Кукузелисса», с золотой старинной монетой, которую Пресвятая Богородица вложила в руку псалта — певца Кукузеля в благодарность за его песнопения. После того как мы облобызали святую икону, снова пришлось поторапливаться за расторопным отцом Агафодором, путаясь в длинной рясе.

— Батюшка, скорее, а то архондаричный уйдет, — повторял отец Агафодор, ускоряя шаг. Мы едва успели: грузный добряк-монах в летах уже собирался уходить. Тем не менее он вернулся, достал ключи и поселил нас в маленькой комнатке с окошком, выходящим во двор Лавры.

— Это отец Василий, известный духовник… — Мой друг подошел под благословение, вслед за ним и я.

Ночью раздалась небесная музыка — это зазвонили колокола на полунощницу. При сонном свете полунощных звезд темные монашеские тени неслышно пересекали двор и входили в храм.

— Отец Симон, сядем в стасидии в темном углу. Нужно немного выспаться до литургии, а то я очень устал, — прошептал мой утомленный спутник.

Положив голову на сплетенные руки, он мгновенно уснул под монотонный голос чтеца. Тихое сияние лампад у озаренных слабым светом икон, несколько свечей на подсвечнике, мягкий полумрак в храме, в высокие узкие окна которого заглядывали ночные звезды, — все это стало мне казаться чарующей благодатной сказкой монашеской жизни. Душа моя осталась в Лавре и, похоже, навсегда.

Это умилительное ощущение закрепил поход на святой источник — Агиасму, который забил на месте встречи преподобного Афанасия с Пресвятой Девой Марией. На это благословенное место мы заглянули, идя пешком по нескончаемо длинной дороге в сторону Карей. После Агиасмы попутная машина с монахами подобрала нас, обдав сначала клубами пыли. В городке из лавчонок и магазинов нас вновь окружила разноголосая толпа паломников, заполнившая площадь, где находилась конечная остановка автобусов, следующих к морю в Дафни.

— Отец Симон, хотите посмотреть домик одного великого греческого старца, который недавно умер? — Неугомонный провожатый предложил еще одно небольшое путешествие.

— А кто он? — Усталость от пеших переходов начала сказываться на моем воодушевлении.

— Отец Паисий из Кутлумуша.

— Мне хочется живых отцов увидеть, а что делать возле домика? — засомневался я.

— Ну как хотите. Просто интересно. Здесь где-то неподалеку есть могила одного знаменитого русского подвижника, отца Тихона. Он был старцем отца Паисия. Только нужно разведать, где она находится. Посидите здесь, я мигом! Сбегаю разузнать… — Иеродиакон исчез и появился нескоро.

— Эх, жаль, новый подрясник порвал… Через забор пришлось лезть! Могилка-то старца находится на территории владельца — монаха из Австралии. Увидел, как я лезу, кричит: «Сейчас полицию позову! Это нарушение — вы в частное владение проникли! Кто вам разрешал через мой забор лезть?» Нет, опасно туда ходить, пойдемте лучше в бывшую русскую келью — «Белозерка»! — заключил отец Агафодор.

Наше совместное паломничество подходило к концу, но мне уже не приходило в голову, что оно может когда-нибудь закончиться.

— Батюшка, неплохо бы попасть напоследок в Ксилургу — это самый древний русский скит XII века! Там подвизается хороший монах — схиархимандрит Иаков. На прощание было бы приятно заглянуть к нему… Мне уже пора возвращаться в Россию.

Это сообщение об отъезде отца Агафодора опечалило меня: душа совсем потеряла чувство времени.

— Как же я один еще десять дней буду паломничать? — вслух промолвил я. Мой спутник молчал, улыбаясь.

Магазин в Карее оказался переполнен народом. Нагрузив рюкзаки продуктами для старца, мы двинулись в путь по кружной дороге среди каштановых деревьев, опутанных зарослями колючей ежевики.

— Вот смотрите, отец Симон, — развилка дороги на Хиландарский монастырь и Ватопед, не заблудитесь, — предупредил меня провожатый.

В маленьком уютном скиту нас встретил единственный насельник — добрый и милый старичок-монах. У него был послушник, который часто уходил в Русский монастырь. И теперь старец сидел в древнем скиту в полном одиночестве. Осмотрев храмы и все святыни, мы сидели за чаем, слушая различные истории о жизни прежних обитателей русского скита. Под конец, растроганный нашим посещением, отец Иаков повел нас в свою келью.

— Долго хранил я святынички мои. Все думал: кому их передам? Решил ныне: вам подарю! Потому что вам пригодятся эти святые косточки для антиминсов или на престол, если Бог доведет на Афоне поселиться…

Он торжественно вручил нам частички мощей афонских мучеников. Мы с благоговением приняли жертвенный дар от старого монаха. Прощание наше было трогательным. Старец долго уговаривал нас остаться на Ксилургу, но мы еще не предполагали, что нас ожидает впереди.

Отец Агафодор, попрощавшись со мной и со старцем, скрылся за поворотом, а я остался один среди бескрайней дороги в поющих соснах, источающих нескончаемые мелодии ветра и трели цикад. С молитвой, вдыхая с наслаждением свежий морской воздух, я пришел в Хиландар, сербский монастырь, где в просторном дворе, окруженном корпусами с высокими кипарисами вдоль стен, долго не мог никого отыскать. Было время полуденного отдыха, и монахи затворились по кельям. Случайно проходивший через пустынный двор средних лет монах привел меня в архондарик, накормив тахинной халвой и напоив травным чаем. Заодно он предложил мне рюмочку раки — виноградной водки:

— После дороги раки — это хорошо!

Смущаясь, пришлось отклонить доброе расположение серба. Он спокойно принял мой отказ:

— Не хочешь — не надо!

Утром, после литургии, вместе с другими паломниками, мне довелось приложиться ко всем хиландарским святыням — чудотворной иконе «Троеручица» и множеству различных мощей, вынесенных на поклонение после службы. На пути запомнился монастырь Эсфигмен знаменитой пещерой преподобного Антония Киево-Печерского.

Разузнав дорогу на Ватопед, я побрел по песчаной колее. Солнце жгло нещадно. Жаркий душный воздух, казалось, разъедал легкие, поэтому периодически приходилось прятаться от жары под редкими соснами. Внезапно я набрел на потного усталого монаха-грека, лет тридцати, тучного и задыхающегося, сидевшего на камне в тени сосны. Он обрадовался попутчику, но довольно быстро выяснилось, что говорить нам можно только по-английски — этот монах приехал из Америки. Наша дорожная беседа состояла из одних наречий, потому что грек, как ни странно, еще не знал хорошо английского:

— Hot? — спрашивал он, показывая на безоблачное небо.

— Hot! — отвечал я, отдуваясь.

— Heavy? — улыбался он.

— Heavy! — кряхтел я.

— Good? — останавливался монах, глядя на меня смеющимися глазами.

— Very good! — восклицал я, и мы оба отлично понимали друг друга.

Монастырь Ватопед запомнился чудотворными иконами, Поясом Матери Божией и улыбающимися лицами монахов. Все как на подбор приветливые, аккуратные, послушные. Но лаврские отцы мне понравились больше: что ни человек, то уникальная личность. Наверное, это кому как… И все же в Афон я влюбился окончательно и бесповоротно.