Мизери - Стивен Кинг

Я помню, как сел в машину, и помню, как очнулся здесь. Между этими событиями — провал.

Почему ничего подобного не случилось с ним?

Потому, Пол, что писатели запоминают все. Особенно все, что связано со страданиями. Раздень писателя догола, укажи на любой крошечный шрам, и ты услышишь историю о том, как он появился. Большие повреждения порождают романы, а не амнезию. Талант — полезная вещь для писателя, но единственное непременное условие — это способность помнить историю каждого шрама, Искусство — это упорство памяти.

Кто это сказал? Томас Сас? Уильям Фолкнер? Синди Лопер?

Это последнее имя вызвало у него одно воспоминание, в данных обстоятельствах довольно горькое. Он почти услышал характерный икающий голос Синди Лопер, весело распевающей «Девчонки всегда веселиться хотят»: Папочка, знаешь, чего все девчонки хотят?

Девчонки всегда веселиться хотят.

Когда не работают или не спят,

Девчонки всегда веселиться хотят.

Вдруг он ощутил такую настоятельную потребность послушать рок-н-ролл, что даже потребность закурить не могла с ней сравниться. Не обязательно Синди Лопер. Любой певец сойдет. Господи, да сойдет и Тэд Ньюджент.

Топор опускается вниз.

Со свистом.

Не думай об этом.

Глупо. Он постоянно повторяет, что не должен думать об этом, хотя отлично знает: это воспоминание застряло у него в мозгу как кость в горле. И что же, он так и оставит его или будет мужчиной и наконец выплюнет?

Сегодня у Пола Шелдона, кажется, день воспоминаний. Теперь ему вспомнился Оливер Рид, сумасшедший, но убедительно рассуждающий ученый из фильма Дэвида Кроненберга «Стая». Своим пациентам в Институте психоплазмы (это название в свое время показалось Полу дурацким) он говорил: «Пройдите через это! Пройдите до конца!»

Что ж… возможно, этот совет не так уж плох.

Один раз я прошел через это. Мне хватило.

Чепуха. Если достаточно пройти через что-то один раз, он бы не писал книги, а продавал пылесосы, как его отец.

Тогда пройди через это. Пройди до конца. Пол. Начни с Мизери.

Нет.

Да.

К черту.

Пол откинулся на подушку, прикрыл ладонью глаза и, вольно или невольно, пошел через это.

Пошел, чтобы дойти до конца.

Он не умер и не уснул, но через некоторое время после «операции» Энни боль ушла. Он просто уплыл прочь, оторвался от собственного тела, превратился в чистый сгусток мысли, улетел вверх, как воздушный шарик, вырвавшийся на свободу.

Черт подери, да о чем он беспокоится? Она сделала это, и с тех пор в его жизни остались только боль и тоска и сеансы работы над тупым слащавым романом — попытки убежать от боли и тоски. Бессмысленное существование.

О нет; здесь есть лейтмотив. Пол. Есть нить, проходящая через все это. Нить, все соединяющая. Разве ты ее не видишь?

Конечно, это Мизери. Эта нить и соединяет все. Так это или только кажется, но уж очень глупо выглядит эта нить.

Мизери — имя существительное, оно означает страдание, как правило, долгое и часто бессмысленное. Мизери — это также имя собственное, это персонаж и сюжет, также явно чересчур длинный и бессмысленный, однако и он подходит к концу. Через последние четыре месяца (может быть, пять) его жизни Мизери — страдание проходит красной нитью, очень много Мизери и много страданий, но это, конечно же, чересчур просто, конечно же…

Нет-нет. Пол. Не так просто обстоит дело с Мизери. Ты обязан, ей жизнью… и ты в конце концов все-таки стал Шахразадой, разве не так?

Он еще раз попытался отвлечься от подобных мыслей, но это оказалось свыше его сил. Упорство памяти и так далее. Кропатели книг веселиться хотят. Внезапно у него появилась совершенно новая идея, открывшая новый простор для размышлений.

Ты не видишь ответа, потому что он слишком очевиден. Ты стал Шахразадой для самого себя.

Он убрал руку со лба, моргнул и посмотрел в окно. Лето, которого он не надеялся дождаться. Мелькнула и пропала тень Энни.

Верно ли это?

Шахразада для самого себя? — снова мелькнула мысль. Если это так, то он оказался в ситуации, исключительной по своему идиотизму: он жив благодаря тому, что хочет закончить книгу, написание которой навязала ему Энни. Он должен был умереть… но не умер. И не умрет, пока не узнает, чем все закончится.

Совсем свихнулся.

Ты уверен?

Нет. Он уже ни в чем не уверен. Ни в чем.

За одним исключением: его жизнь висела и продолжает висеть на волоске по имени Мизери.

Его разум поплыл прочь.

Облако, подумал он. Начнем с облака.

На этот раз облако было чернее, плотнее, как будто ощутимее. Пол чувствовал, что он не уплывает, а, скорее, скользит. Иногда приходили мысли, иногда появлялась боль, иногда он смутно слышал голос Энни, звучавший как в ту минуту, когда ей показалось, что горящие страницы рукописи могут вылететь из жаровни и поджечь дом:

«Выпей это. Пол… Тебе нужно».

Скользит?

Нет.

Не совсем точный глагол. Точный глагол — от ходит. Пол вспомнил, как однажды — дело было в колледже — в три часа ночи ему позвонили. Заспанный дежурный четвертого этажа, барабаня ему в дверь, кричал, чтобы он, черт побери, скорее шел к телефону. Звонила мама. Поли, приезжай домой как можно скорее. У отца инсульт. Он отходит. Пол гнал свой старенький «форд» со скоростью семьдесят миль в час, хотя передние колеса начинали вибрировать при скорости свыше пятидесяти, и приехал домой «как можно скорее», но все усилия оказались напрасны. Когда он приехал, его отец уже не отходил. Он отошел.

Насколько же сам он был близок к отходу в ночь после знакомства с топором? Он не знал, хотя, вероятно, показателен тот факт, что он почти не чувствовал боли на протяжении недели после ампутации. Плюс паника в голосе Энни.

Он лежал в полукоматозном состоянии, с трудом дыша из-за побочного действия лекарств; в его руках опять торчали трубки для внутривенного кормления. И из этого состояния его вывели бой барабанов и гудение пчел.

Барабаны бурка.

Пчелы бурка.

Сны бурка.

Медленно, но неуклонно приобретали яркость пейзажи земли, никогда не существовавшей за пределами листов бумаги, на которых он писал.

Сны о богине, лицо богини, черное, изъеденное дождем и ветром, нависающее над зеленью джунглей. Черная богиня на Черном континенте, и в голове ее живут пчелы. Но даже эту картину заслоняла другая, становившаяся с каждым днем псе четче и рельефнее — словно гигантский экран заслонял ее от окутавшего Пола темного облака. Картина луга, посреди которого растет одинокий эвкалипт. На нижней его ветви висит пара наручников из вороненой стали. По ним ползают пчелы. Только наручники. Только наручники, потому что Мизери…