Отступник - драма Федора Раскольникова - Владимир Савченко

- Что с вами? - ахнул Раскольников.

- Меня вызывали… - шепнул он.

- Кто?

Лицо Пильняка сморщилось в болезненную гримасу. Видно было, что его раздирали сомнения, сказать или не сказать. Он молчал, напряженно смотрел куда-то в сторону.

И тут их развели. Пора была уходить.

Еще раз, перед самым выходом из номера, поймал на себе Раскольников тоскующий взгляд Пильняка. Но некогда было разговаривать. Ободряюще кивнул ему напоследок и вышел.

Как в дурном сне происходил этот отъезд из Москвы. Уезжали, полные смутных и тревожных предчувствий. В купе, под мягкий перестук колес, при синем свете ночника, тихо разговаривали, припоминая все происшествия пролетевших трех московских недель. О чем хотел и не мог сказать Пильняк, что его так напугало, кто его вызывал - НКВД? Но зачем он Наркомвнуделу? И зачем Наркомвнуделу старый большевик Галкин? Зачем Наркомвнуделу такая плотная слежка за населением, когда агенты проникают даже в такие маленькие коммунальные ячейки, населенные в основном рабочими, каков дом родных Музы? Что произошло с братом Александром, о чем он не мог сказать? За что в действительности пострадал Флоринский? А Сокольников? Марьясин и Аркос?.. Вопросы, на которые не было ответа.

В Венеции в небольшом кафе, около полудня, просматривая за кофе итальянские и французские газеты, Раскольников наткнулся во французской газете на статью о начавшемся в Москве процессе Зиновьева, Каменева и еще четырнадцати видных большевиков. Они обвинялись в убийстве Кирова, подготовке убийства Сталина и других преступлениях. Все подсудимые признавали свою вину.

Раскольников передал газету Музе. Купил еще несколько газет, на других языках, но и в них сообщались те же сведения. Подождав, пока Муза кончила чтение, сказал ей:

- Муза, ни единому слову обвинения я не верю. Все это наглая ложь, нужная Сталину для его личных целей. Я никогда не поверю, что подсудимые совершили то, в чем их обвиняют и в чем они сознаются. Но почему они сознаются?

Теперь каждый день начинали с чтения газет. Бредом казалось все, что говорилось на процессе. Решили съездить в Рим, чтобы там в полпредстве узнать что-нибудь более точно. Полпредом в Риме был Борис Ефимович Штейн. Но он избегал говорить о московском процессе, отделывался пересказом статей "Правды" и "Известий".

Это было невыносимо. Решили уехать. Но куда? Вернуться в Софию? Но возвращение из отпуска раньше времени могло быть истолковано в Москве в дурную сторону. Решили продолжить путешествие.

Безрадостным было это путешествие. Газеты приносили все новые ужасные вести. Сообщили о казни Зиновьева и Каменева. Писали о многочисленных арестах в Москве. О том, что там готовятся какие-то новые процессы.

Раскольниковы побывали в Неаполе, проехали всю Сицилию, несколько дней провели в Афинах, в Стамбуле, наконец, в середине сентября, Восточный экспресс доставил их в Софию.

Вошли в дом представительства с надеждой, что здесь, может быть, ничего не изменилось. Нет, первая же новость- неприятная: не вернулся из Москвы корреспондент ТАСС Григоренко, будто бы арестованный НКВД. Его перепуганная насмерть жена собиралась уезжать следом за ним. Вскоре отозвали первого секретаря полпредства Буравцева. Никто не знал, за что. И неизвестно было, вернется ли он в Софию.

В газетах осужденных большевиков, героев революции, называли не иначе, как "бешеными псами", "гнидами", "похотливыми гадами". "Правда" и "Известия" призывали повышать политическую бдительность, разоблачать врагов народа, вредителей и шпионов везде и всюду. В полпредстве на собраниях партячейки верховодил секретарь генконсульства Яковлев, агент НКВД, заявлявший, что и в полпредстве есть тайные враги и долг коллектива выявить их и разоблачить.

До конца года ситуация с Буравцевым не прояснилась. В отсутствие первого секретаря Раскольников не мог оставить Софию, поездку в Москву пришлось отложить.

Встретили новый, 1937 год в Софии. Скромно, тихо.

На фоне этих тревожных событий блеснула одна радость- Муза оказалась беременной.

Начало же нового года ознаменовалось открытием в Москве второго крупного процесса над большевиками. Подсудимых было столько же, сколько и на первом процессе, шестнадцать человек, они обвинялись в создании "параллельного троцкистского террористического центра", связанного с зиновьевской организацией.

Глава шестнадцатая

- Федор Федорович, ваша почта. - Вошел Яковлев без стука, или показалось, что без стука, занятый делом, Раскольников не услышал. Худой, как йог, кожа и кости, покачиваясь на длинных, пощелкивающих на ходу журавлиных ногах, сексот подходил с выражением жаркого любопытства на обычно бесстрастном каменном лике. - И еще…

С пакетом диппочты передал кипу туго перетянутых бечевкой московских газет. Раскольников посмотрел на него с удивлением. Доставлять газеты вовсе не входило в его обязанности.

- Зачем же газеты? Передала бы жена.

- Муза Васильевна еще не пришли с прогулки. - Он произнес "не пришли". Вот как. Послышалось даже: "не пришли-с". Вот тебе и рабочая косточка, не из холуев: тщеславился чистокровным пролетарским происхождением. - А я подумал…

Он умышленно не договорил. В расчете, что его спросят, о чем он подумал. Но Раскольников не стал спрашивать.

- Хорошо, спасибо, - Раскольников снова уткнулся в бумаги, пакет и газеты нарочито небрежным жестом сдвинул к дальнему краю стола.

Яковлев медлил, не уходил, как бы намеревался о чем-то заговорить и не решался. Ему, конечно, хотелось бы поговорить о газетах, хотелось посмотреть, как полпред накинется на них, - события на далекой родине разворачивались с головокружительной быстротой.

Или, может быть, что-то необычное заключалось в пакете с грифом "секретно", - что-то, что не было секретом для скромного секретаря генконсульства?..

Раскольников продолжал писать, не обращая на Яковлева внимания, и тот удалился.

Выждав с минуту, вышел из-за стола, выглянул в приемную - Яковлева не было. Не было его и в коридоре. Вернулся к столу.

Теперь посмотреть, что там, в пакете НКИД. Какую бомбу заложили под сургуч хозяева наркомата? Конечно, и газетный сверток представлял собой бомбу замедленного действия. Но все, что могло быть пугающего в московских газетах, уже, в общем, было известно - из передач московского радио, - по ночам слушали с Музой, как передавали стенограммы судебных заседаний для провинциальных газет.

Надорвав пакет, вытянул стопку сколотых скрепками бумаг. Обычные сводки, инструкции, запросы… Вот! Письмо Крестинского, заместителя Литвинова. "Уважаемый Федор Федорович, памятуя о Вашем отказе от Чехословакии, предлагаю Вам пост полпреда в Греции…"

Вот оно что. Опять о переводе. Настаивали на переводе. Месяц назад, отвечая на предыдущие предложения нового места службы, а перед Чехословакией предлагали Мексику, предложение тем более странное, что с этой страной у Советс кого Союза даже не было дипломатических отношений,отвечая на эти предложения отказом, Раскольников объяснял, что менять Болгарию ни на какую другую страну пока не намерен. Пока. Такое время. Главные события, от которых зависит судьба мира и, конечно, России, теперь разворачиваются на оси Берлин - Болгария - Турция. Включая сюда Испанию. На Испанию он мог бы согласиться. Но Испанию еще прошлой осенью отдали другому. И вот Греция.

Почему Греция? Тамошний полпред Кобецкий как будто не собирался оставлять Афины. Были с Музой у него в гостях прошедшим летом, он рассказывал о своей поездке в Москву, о планах на предстоящий год, как будто бы одобренных комбинаторами с Кузнецкого моста. Правда, у афинского полпреда был подавленный вид, он явно мучился дурными предчувствиями. Но кто тогда не мучился дурными предчувствиями? Все были оглушены московскими событиями, расстрелом Зиновьева, Каменева и их сопроцессников. Может быть, Кобецкого убрали? Теперь отовсюду убирали старых большевиков. Чистили наркоматы, в том числе их наркомат.

Или эти предложения - рутинная аппаратная игра Крестинского? Он неистощим в изобретении всевозможных вариантов назначений, перемещений…

С дворцовой площади доносились звуки военного марша. Гремя подкованными сапогами, вблизи особняка полпредства промаршировала какая-то воинская часть. Можно было не подходить к окну, не вслушиваться в отрывистые команды офицеров. По характерному грохоту парадного шага нетрудно было определить: болгарскими солдатами командовали немецкие инструкторы.

Что ответить Крестинскому? То, что писал месяц назад: менять место работы не намерен, мотивы прежние. Вернется с прогулки Муза, продиктует ей.

Взялся за газеты. В февральских номерах сообщалось о финальных событиях судебного спектакля и о реакции, какую второй московский процесс вызвал за рубежом и внутри страны. Внутри страны, разумеется, бил ключом энтузиазм, резолюции трудовых коллективов свидетельствовали о единодушном и горячем одобрении народом кровавых приговоров. За рубежом, уверяли газеты, тоже с пониманием относились к процессу, проводившемуся в условиях небывалой гласности.