Племена Гора - Джон Норман

Я улыбнулся. Может быть, Велла уже вернулась в свою келью, откуда ее пошлют заниматься упражнениями, принимать ванну или выполнять мелкие поручения. А может, девчонке придется сразу же ублажать хозяина или тех, кого он сочтет нужным. Хотя для этого еще слишком рано. Скорее всего рабыню отправили в ее крошечный альков, велели снять шелковую тунику и приказали лечь на живот, головой к стене, после чего заперли дверь в камеру. Эти две предосторожности весьма распространены в Тахари. Лежащая на животе девушка не может воспрепятствовать запиранию люка, а сама дверь устроена таким образом, что протиснуться в нее можно лишь на четвереньках. Выскочить из тахарской камеры для рабынь девушка не может. Сам факт, что выбираться наружу приходится чуть ли не ползком, имеет важное психологическое значение. Даже самые гордые и надменные понимают, что здесь они всего-навсего рабыни.

Окно, из которого мне только что улыбалась девушка, закрылось.

Я представил, как она лежит в своей устланной подушками и коврами зарешеченной келье. На животе, головой к стене, голенькая, на шелковых простынях, стискивает кулачки в своей роскошной конурке. Тяжелая железная дверь с лязгом захлопывается за ее спиной, засовы входят в пазы. Ей не позволено видеть отправку рабов в Клим.

То, чего не удалось сделать этой гибкой и злобной пантере в Девяти Колодцах, сделал ее хозяин Ибн-Саран. Маленькой стройной брюнетке даже не разрешили посмотреть на результат ее коварных усилий. Ее лишили этой радости. Вместо этого ее заперли в зарешеченной келье. Она была рабыней, просто рабыней.

Я улыбнулся и вдохнул аромат духов. Хамид взял у стоящего рядом человека рабский капюшон. Я увидел светлое небо, бледнеющие луны, пустыню, а потом на мою голову натянули капюшон, дернули веревки вниз и туго завязали.

Скованные длинной цепью люди в капюшонах медленно ковыляли вверх по склону горы. Казалось, время начало измеряться в шагах, в ударах плети, в медленном движении солнца по горизонту.

Мы шли двадцать дней. Некоторым казалось, что прошло не меньше ста. Другие вообще потеряли счет. Многие сошли с ума, не в силах нести длинную и тяжелую цепь. В начале пути нас насчитывалось двести пятьдесят человек. Сейчас цепь стала тяжелее. Из нее то и дело выбрасывали звенья, но она все равно становилась тяжелее день ото дня. Никто из нас не знал, сколько человек несет цепь или то, что от нее осталось.

Обычно по пустыне днем не передвигаются, но на Клим идут под солнцем, чтобы до цели добрались только сильные. Есть почти не дают, зато поят вдоволь. Без воды в пустыне гибнут все.

— Убейте нас! Убейте! — время от времени начинал кричать какой-то человек.

На вершине холма раздалась команда:

— Стой! Цепь замерла.

Я тут же опустился на колени, соляная корка царапнула бедра. Даже под защитой капюшона я старался не открывать глаза и не шевелить ни шеей, ни кистями рук, чтобы не тревожить ошейник и наручники, под которыми саднило горящее, разъеденное мясо. Я очень боялся потерять сознание. Те, с кем это случалось, в себя уже не приходили. Стражники не церемонились с выбившимися из сил.

Соль въелась во все поры моего тела.

Над головой палило солнце, в Тахари стояла поздняя весна. Температура соляной корки достигала примерно ста шестидесяти градусов по Фаренгейту. Температура воздуха колебалась от ста двадцати до ста сорока градусов. Походы на Клим никогда не предпринимают летом. Только зимой, осенью и весной, чтобы хоть кто-то дошел до конца.

Я поднял голову к солнцу и еще крепче зажмурил глаза от наполнивших капюшон красноты, жара и сияния. Я опустил голову вниз. Даже сквозь плотную ткань чувствовался отражаемый соляной коркой жар.

Курии будут довольны, подумал я, узнав, что Тэрл Кэбот тянет срок в Климе. Вот уж порадуются. За мой ошейник по-прежнему был заткнут кусочек шелка, вне всякого сомнения уже выгоревший на солнце.

Вдоль цепи пронесся кайил, я слышал, как царапают по соляной корке острые когти.

— Убейте нас! Убейте! — снова закричал человек. Он шел на несколько ошейников позади меня.

Еще один кайил пробежал в голову цепи. Я стиснул кулаки. Я не знал, переживу ли еще один день. Но я должен был это сделать. За мой ошейник заткнут кусочек надушенного шелка.

— Убейте нас! Убейте! — кричал человек.

— Их слишком много, — сказал кто-то из охранников.

— Сменить ошейники? — спросил кто-то.

— Нет! — завопил человек. — Нет! Охранники знали, где вода. Мы — нет.

Казалось, прошла целая вечность, пока мы стояли на коленях в соляной корке. Спустя несколько енов я услышал рядом с собой шаги человека. Кто-то шел к цепи. Я напрягся Неожиданно цепь впереди меня дернулась, но звука я не слышал. Затем цепь снова провисла. От ярости у меня потемнело в глазах, я поднялся на ноги, натягивая цепь шеей и ничего не видя из-за капюшона.

— На колени! — гаркнул кто-то.

Я покорно выполнил приказ. Я ничего не видел в капюшоне. Я стоял на коленях, закованный в цепи раб на соляной корке. Я даже не мог поднять рук. Я был абсолютно беспомощен.

— Нет! — крикнул кто-то. — Нет!

Цепь дернулась и натянулась, на этот раз сзади. Я слышал, как чьи-то ноги загребают и скользят по соляной корке. Раздался еще один крик, цепь снова дернулась и задрожала. Люди пошли дальше.

— Я не нашел воду, — сказал Хамид.

— Это не имеет значения, — ответил другой голос.

Мы стояли на коленях на соляной корке. В нескольких футах от меня кто-то затянул песню.

Еще один человек подошел к цепи. Я слышал, как отстегивали ошейники спереди и сзади от меня.

Спустя некоторое время я услышал хлопанье крыльев. Поход на Клим сопровождали прилетевшие издалека огромные черно-белые птицы с длинными изогнутыми клювами, хорошо приспособленными для вырывания лакомых кусков из мертвого тела.

Птицы гортанно заклекотали, очевидно потревоженные пробежавшим кайилом. Это заады.

— Рабы, встать! — раздалась команда.

По моей спине дважды хлестнули плетью. Я ничего не имел против. Я мог чувствовать. По телу заструилась кровь. Боль была острой, яркой и глубокой. Я не возражал против боли, потому что мог ее чувствовать. Меня охватил бешеный восторг. Я оставался живым. Плеть опустилась еще раз. Я засмеялся, поднялся на ноги и выпрямился.

— Рабы, вперед, марш! — услышал я и шагнул левой, а потом правой ногой. Идти надо именно так, чтобы цепь натягивалась равномерно. Она стала еще тяжелее, но нести ее было легче, ибо я оставался в живых. Меня больше не волновали ни въевшаяся в тело соль, ни жара. Достаточно того, что я жив. Как глупо, неожиданно подумал я, желать еще' чего-либо. Ну, чего еще можно желать? Разве что здоровья, и чести, и еще рабыню, чтобы лежала возле ног. Я шел вперед, между пирующими птицами, я снова шел в Клим. Я напевал про себя простенькую мелодию, которую никогда не забуду, боевую песенку северного города Ко-ро-ба.