Бархатные мечты - Елена Озерова

— Вам не впервой, Соловьева. Вас уже три года выгоняют, а вы все каким-то чудом здесь.

— Сергей Иванович, я папе обещала. Мне нужен аттестат!

— Ну вот что, Таня. — Куприяни раскрыл ежедневник и что-то быстро прикинул про себя. — В следующий вторник вы придете ко мне и ответите с 10-го по 23-й параграфы. Успеете выучить?

— Конечно, Сергей Иванович!

— Значит, в следующий вторник.

Девица радостно поднялась и поспешила к дверям. Столкнувшись с Митей, окинула его цепким оценивающим взглядом. Митя явно произвел впечатление. Соловьева кокетливо поправила челку и завлекающе улыбнулась. Мите стало смешно. Он чуть не прыснул, но вовремя вспомнил, что он — почти официальное лицо и здесь по делу, принял серьезный вид и вошел в класс.

Куприяни заметил его и поднялся навстречу.

— Здравствуйте, Сергей Иванович. Что вы так строги с девушкой?

— Вы слышали? Да, действительно, наверное, чересчур строг. В самом деле, ну зачем Тане Соловьевой физика? Она уже работает в кооперативной палатке, кончит школу, сразу выйдет замуж за какого-нибудь «нового русского». Зачем ей закон Бойля — Мариотта!

«Нет, — подумал Митя, — это не горный инженер. Это типичный школьный учитель-шестидесятник. Как Тихонов в фильме «Доживем до понедельника». Ему стало жалко Куприяни.

— Ладно, Бог с ней, с Соловьевой. Вы, как я понимаю, пришли по делу. Но разве мы не все обсудили в прошлый раз? Разве остались какие-нибудь неясности?

Митя всю дорогу думал, с какого конца лучше всего подойти к щекотливой теме. И сейчас, услышав вопрос, он решил действовать напрямик.

— Простите, пожалуйста, Сергей Иванович. Дело прошлое, но не могли бы вы рассказать, почему вы оставили институт?

Куприяни вопросительно поднял брови:

— Молодой человек, я думал, вас интересую не я, а мой бывший однокурсник, а ныне высокопоставленный чиновник Виктор Сергеевич Проценко.

— Мне почему-то кажется, что этот факт вашей биографии как-то связан с изучаемым мною объектом.

— А, вам кто-то что-то уже рассказал? — Допустим…

— Понятно! Доброжелатели всегда найдутся, — усмехнулся Куприяни. — И что же вам поведали мои доброжелатели?

— Что вас чуть не исключили из комсомола за спекуляцию где-то на юге импортными шмотками. Что в результате вам не разрешили работать в лаборатории профессора Александрова — как неблагонадежному и чуть ли не антисоветскому элементу. Говорили еще, что вы подавали большие надежды.

— Да, информацию вы собирать умеете. Только зачем вам все это? От меня-то что вы хотите? Это факты моей биографии, и для вашей книги они не пригодятся.

— Как знать? Мне лично что-то не верится, что вы способны заниматься спекуляцией.

— Сейчас полстраны этим занимается, и все нормально.

— Вы не так воспитаны… На юге — где, кстати, это было?..

— В Ялте.

— В Ялте. Вы были там вместе с вашим другом Виктором Проценко?

— Да.

— А после этого вы с ним почему-то раздружились?

— Он был членом комитета комсомола. И резко осудил мое поведение.

— Так что же произошло на самом деле, Сергей Иванович?

Куприяни немного помолчал, потом невесело усмехнулся.

— Ладно, расскажу, дело прошлое. Витька — Виктор Сергеевич — всегда любил красиво пожить. Девушек любил. И как-то так получилось, что мы просидели за один вечер в ресторане почти все наши наличные. А у Витьки всегда были какие-то связи в торговле, одеться он любил, и он привез с собой несколько пар джинсов, так, на всякий случай. Вы не представляете себе, чем были джинсы для советского человека в середине шестидесятых! Они на черном рынке стоили две средних зарплаты. Ну, пошел он продавать эти джинсы и попался. А в милиции назвался моим именем. Потом умолял меня прикрыть его, он в то время как раз на Лене своей жениться собирался, а у нее папа — секретарь обкома. Зять-спекулянт ему бы ну никак не подошел. Обещал, что на факультете это дело замнет, и я отделаюсь в крайнем случае выговором без занесения.

— И вы согласились?

— Друг все-таки! Потом, в ресторане вместе сидели. И у меня не было невесты — секретарской дочки. Так что мне вроде и терять нечего было.

— Да, дела. А потом?

— Что — потом? Потом меня чуть из комсомола не выгнали и лишили допуска к секретным материалам. В те годы почти все, что касалось физики, все исследования считались стратегически важными и требовали допуска. Поэтому в лабораторию меня не взяли, как Александров ни хлопотал. Жаль, старик очень хорошо ко мне относился.

— А Проценко?

— А Проценко произнес на комсомольском собрании вдохновенную речь, в которой заклеймил жуликов и спекулянтов вроде меня. Сказал, что им не место в рядах советской молодежи. Я, признаться, не ожидал такого. И институт бросил, можно сказать, с горя — в первый раз с откровенной подлостью столкнулся и не выдержал удара. Молодой был, незакаленный.

— Но институт вы в конце концов закончили?

— Вечерний. Восстановился через два года.

— А вы не пробовали объяснить, как все было?

— Я же с самого начала взял вину на себя. И уже в Москве, когда меня вызвали на бюро, чистосердечно покаялся, что, дескать, спекулировал джинсами. Мы же с Витькой обо всем договорились. И кто бы мне поверил? Сначала одно говорил, потом другое.

— Были же у вас друзья, кроме Проценко!

— Друзья… Витька тогда был моим самым близким другом…

— А Евгений Орлов?

— Нет. Общались иногда, как все на курсе между собой общаются. Слышал, что потом Витька с ним был — не разлей вода.

Куприяни нахмурился и махнул рукой:

— К чему сейчас об этом говорить!

Выйдя из школы, Митя сначала по инерции пошел к метро, но, подойдя к памятнику Грибоедова, внезапно почувствовал отвращение к подземной толчее и сутолоке. Он миновал вход в метро и пошел по направлению к Сретенке. Пять часов вечера. Сретенка и в середине дня место на редкость оживленное, а сейчас стала просто непроходимой: сколько здесь людей и машин! Митя поскорее свернул в один из переулков, ведущих к Цветному бульвару.

Разговор с Куприяни оставил крайне неприятный осадок. И дело даже не в Проценко. Ну, оказался человек подлецом — не первый случай ни в жизни, ни в мировой литературе. Ну, сделал потом подлец блестящую карьеру — бывает! Но что-то царапало душу и саднило. Что? Митя попытался разобраться в своих чувствах и внезапно понял, что дело не в Проценко, а в самом Куприяни. Как мог человек так легко сдаться? Его оговорили, обвинили черт знает в чем, а он, как баран, послушно отправился на заклание! Поэтому подлецы и процветают, что им не оказывают никакого сопротивления!