Модельер - Элизабет Обербек

— Мне кажется, она должна брать уроки.

— На следующий год она планирует подрабатывать после школы в городском кафе и накопить немного денег.

Клод открыл ящик стола, нашел чековую книжку и выписал чек на сто евро.

— Это для Паскаль, на первые уроки. Рождественский подарок. Это так плохо — отказываться от своей мечты… Теперь давай подумаем о брюках для наездницы.

До вечера Клод показывал племяннику, как рисовать выкройки для юбок, платьев и брюк. Но самое главное, он научил племянника пользоваться сантиметром. Когда Анри держал старый, пожелтевший сантиметр, Клод пытался стереть из памяти собственные руки, медленно скользящие вдоль тела Валентины во время ее первого визита в мастерскую.

В этот вечер он проводил Анри домой, забрал попугая и отправился ночевать в мастерскую. Где-то во сне он слышал, как гудит неисправный колокол. Завтра он даст Анатолю деньги на починку колоколов собора Нотр-Дам де Сенлис.

Глава 27

Колокола, колокола, больше колоколов. Нет, это не то. Где он находится? Это был телефонный звонок. Он был в Сенлисе, в своей деревянной кровати, окна без штор, в которые пробиваются откуда-то из-за холмов первые лучики солнца. Телефон продолжал звонить. Он дотянулся до сотового, лежащего на прикроватном столике, но звонок исходил от полированного черного аппарата на его рабочем столе.

Голос Жюльетт:

— Клод. Пожалуйста, приходи в больницу. Речь идет о Паскаль. Вчера поздно вечером они с Анри катались на лошадях, и она совершила прыжок, немыслимый прыжок. Она упала. Мы отвезли ее в больницу, сначала все думали, что все обойдется, но теперь… ситуация изменилась. Внутреннее кровотечение. Это так ужасно. Она… приходи сейчас же, пожалуйста. Анри хочет видеть тебя. Приходи.

— Я выхожу, — ответил он.

Семь часов утра. Больница, повторил он самому себе, заглянул в шкаф, чтобы найти какую-нибудь одежду. У него было такое чувство, что он ворует из шкафа чужие вещи. Брюки, которые он схватил, были слишком свободны в поясе. Он вытащил хлопчатобумажную майку и темно-зеленый кашемировый свитер, который ему подарила Жюльетт на Рождество. На локти в свое время он нашил замшевые заплатки.

— Больница, — произнес он, говоря сам с собой. Голос Жюльетт был очень расстроенным…

Свет ламп дневного освещения воскресил в памяти страшный момент смерти матери. Казалось, что прошла вечность, хотя это было весной. Его мать… Что бы она сказала о нем сейчас?

Клод не знал фамилии Паскаль. Как глупо, что он никогда не спрашивал об этом.

— Мне нужно в палату, где лежит Паскаль, — сказало он медсестре.

Он не ожидал, что на лице сестры появится такая печаль. Казалось, что эти сестры должны уметь скрывать свои чувства.

— Палата тридцать, ох, один. Мне так жаль.

Он с удвоенной скоростью устремился к лифту. Из палаты раздавались приглушенные голоса. Насколько все было плохо?

Когда он повернул за угол, то увидел племянника, который сидел и безучастно смотрел на руки. Клод заметил, что они влажные.

Жюльетт сидела рядом в белом плюшевом халате, глаза у нее были красные. Она встала и обняла Клода.

— Перелом шеи, — прошептала она Клоду. Клод увидел на ее глазах слезы. — Никто ничего не мог сделать. Она только что ушла он нас.

Клод вошел в палату. Он узнал Жака, отца Паскаль, который содержал конюшню, Бернара, Анри и Анатоля. Все они сидели в металлических креслах вокруг пустой, неубранной постели. Что может быть печальнее, чем вид недавно опустевших серо-белых больничных простыней? Простыни из дешевого синтетического материала не были достаточно плотными и длинными, чтобы закрыть всю кровать, и валялись теперь скомканные посередине постели. На подушке все еще была видна вмятина от маленькой головы.

Жюльетт вывела Клода из палаты в холл. Она начала плакать.

К ним присоединился Бернар.

— Когда мы позвонили тебе, она еще держалась. Я думаю, ради Анри. Ты бы их только видел. — Бернар хрипло шептал и смотрел вниз. Он вытер глаза. — Они сказали друг другу «до свидания», будто верили, что снова встретятся. Мы видели, как она уходит из жизни так нежно, так тихо. Мы видели.

Они вернулись в палату. Жак встал и подошел к Жюльетт, его лицо было в слезах, голос ломался.

— Почему это случилось, мадам? Почему у меня отобрали моего единственного ребенка?

Жюльетт обняла Жака.

Клод посмотрел на Анри. Племянник сложил руки и прикрывал ими свое еще по-детски маленькое лицо.

Клод вернулся в дом Жюльетт, тишина становилась уже невыносимой. Анри ушел из больницы, младшие были в школе. Не существовало никаких объяснений, никаких подтверждений и никаких «если бы». Выпив чашку кофе, Жак без слов ушел из дома Жюльетт.

— Все что у него было — это дочь. Он только ради нее и жил, — сказал Бернар.

Анатоль присоединился к ним из другой комнаты, покачал головой.

— Анри и Паскаль планировали прожить жизнь вместе, — сказал он.

— Тебе это сказал Анри? — спросил Клод, его глаза были красными.

— Говорил неоднократно. Однажды он спросил меня, сколько будет стоить заключение брака. Я сказал, что это делается бесплатно.

Через поляну Клод пошел к конюшне. Опять начался дождь. Капли стучали по белой жестяной крыше. Он вошел и направился к стойлу Арамана, но тут он услышал голос.

— Все в порядке, Араман. Все в порядке. С ней все в порядке.

Это звучал глубокий голос Анри. Клод заглянул в стойло. Каштановые волосы и коричневый свитер делали Анри незаметным на фоне каштанового окраса коня. Анри прижимался к его шее, рука поглаживала гриву, и он тихо повторял:

— Все в порядке. Все в порядке.

— Анри, — ласково обратился к нему Клод.

Анри спокойно посмотрел на него. У племянника было красное лицо и покрасневшие глаза, но на лице блуждала улыбка. Возможно ли такое?

— Дядя, я вернулся, чтобы приласкать животное.

— Анри, мне так жаль.

— Разве это не лучший жеребец, которого ты когда-либо видел, дядя? Посмотри на его гриву. Посмотри на эти сильны ноги. — Анри погладил ноги коня.

— Да, — ответил Клод.

— Паскаль любила этого коня. Она сказала мне, что всю жизнь мечтала о таком. Ты должен понять, как было хорошо скакать на нем. Это чувство наверное сродни чувству свободного полета, орлиного полета. Посмотри на его ноздри.

Анри взялся за подпругу Арамана, положил голову на плечо коня и начал тихонько плакать. Он резко вытер глаза подолом рубашки — привычка, оставшаяся с детства, когда подол рубашки всегда использовался в качестве носового платка.