Возрождение - Олег Верещагин

Уцелевший в жутких муках, которые не получалось забить даже лекарствами, издох под собственный вой в местной больничке еще через три дня. Именно в этот день доблестные полицейские «вычислили» и поймали террориста.

Одиннадцатилетнего Володьку Веригина, незадолго до этого проводившего на кладбище свою старшую сестру, за полгода сгнившую от наркоты.

Мальчик и не пытался ничего отрицать – то ли не умел ничего придумать, то ли не хотел ничего придумывать. Но только от его взгляда – молчаливого внимательного взгляда больших серо-голубых глаз – прятали лица все в зале суда. Однако… стыд, обычный человеческий стыд был слабей «занесенных» денег, и приговор оказался простым и ясным: поместить в специализированное учебное заведение до достижения совершеннолетия. После чего – пересмотр дела с перспективой еще четырех лет уже полноценной «малолетки»…

Спецшкола, в которую попал Володька, была образцовой, одной из лучших в РФ. Мучения детей – самых разных, от малолетних отморозков-уголовников до попавших в эти стены практически случайно мальчишек – тут были распланированы, научно обоснованны и поставлены на поток. Ни малейшей надежды остаться самими собой школа своим воспитанникам не оставляла, как, впрочем, и не «исправляла» их, потому что пребывание в аду никого не исправляет. Она просто превращала ребят в удобоваримый продукт для использования машиной государства – и сейчас, и, главное, в будущем. Делалось это через полное стирание личности и внушение постоянного страха перед властью.

Володька не был героем. Уже через месяц от умного, хотя и не очень развитого, веселого и доброжелательного, в общем-то, мальчишки не осталось практически ничего – только запуганная марионетка со стандартным набором реакций на команды и действия «персонала». Может быть, это было и к лучшему – прежний Веригин не вынес бы этой жизни, как не выносили ее многие; самоубийства в школе происходили почти еженедельно, но их замалчивали по отработанной беспроигрышной схеме в прочном союзе с местной психоневрологический больничкой.

Приехавшая в конце месяца на милостиво разрешенное «законное свидание» мать не узнала своего сына. Просто не узнала… В обычной серенькой русской женщине, рабски смиренно перенесшей гибель дочери и жуткий приговор сыну, вдруг проснулось животное. Хищник. Зверь. Обратно она ехала в холодной решимости сделать все для мести и освобождения мальчика. Скорей всего, у нее бы это получилось, в таком состоянии женщины творят невиданное, а уже наступившее полубезвластье помогло бы ей в ее гневе.

Но когда автобус был в полукилометре от окраины Читы, практически над ним разорвалась одна из американских боеголовок, мгновенно его испарив.

Володька так никогда и не узнал, что произошло с его мамой…

Бунт в спецшколе произошел после трех дней полной голодовки. К этому времени значительная часть персонала просто разбежалась, а оставшихся мальчишки убили. Зверски убили, потому что не умели убивать и потому что убивать сначала было почти нечем. Из двухсот «воспитанников» персонал успел убить почти треть, многие были ранены, в том числе тяжело. Что делать дальше – никто из ребят не знал, а взрослых не осталось, убили даже фельдшерицу из медсанчасти, хорошую, в общем-то, женщину, по мере сил своих защищавшую ребят, и «доброго» воспитателя (его так звали между собой, потому что он на самом деле был добрым человеком) – убили, даже не заметив этого.

Они не понимали, что происходит в мире, хотя им было очень страшно. Вместе со страхом возникло чувство дикой, нечеловеческой свободы. Многие перепились найденной водкой или спиртом, кто-то дрался с кем-то, некоторые обжирались продуктами из вскрытых складов – там были продукты, а что их мало до нелепости, мальчишки не заметили и не придали этому значения. Другие, как ни странно, пытались, как могли, помогать раненым – в школе было опасно открыто дружить, друживший «подставлял» друзей просто автоматически и давал «персоналу» еще один рычаг для издевательств… а тут вдруг выяснилось, что друзья-то есть почти у всех. На следующий день готовились к обороне – полудетски-полусерьезно, а кое-кто уже потихоньку начал «делать ноги».

И только постепенно до ребят стало доходить, что они никому не нужны.

Их просто бросили. Как ни дико это звучало. Всегда готовое лишить человека свободы, достоинства, даже жизни Государство начисто забыло о них. Никакие средства связи не работали (хотя часть из них, может быть, ребята просто не умели заставить работать), понять точно, что произошло в мире, было невозможно, но у очень многих «воспитанников» хватало ума сообразить, что означают быстро меняющаяся погода, ветер и многое, многое другое. Потом кто-то догадался наконец выйти в полумертвый уже Интернет, взломали пароли… и по еще висевшим тут и там обрывкам им все стало ясно…

К этому времени в школе оставалось человек пятьдесят. Почти все тяжелораненые умерли, разбежались понемногу несколько десятков тех, кто верил, что сможет добраться до дома, или привык быть «одиночкой», собственно, их никто и не держал. Оставшиеся не могли решить, что им делать, – просто потому, что не могли толком понять все-таки, что именно происходит. Они регулярно смотрели телевизор, но только новости, а из новостей РФ даже умный взрослый человек не смог бы сделать никаких выводов. Как вообще можно сделать какие-то выводы из смеси чернухи, клинического идиотизма и тупой агитки?

В тот день пошел снег. Солнца не было уже с неделю, а тут еще – в конце лета! – из низких странных рыжих туч начал падать белый полог, все более и более густой. Снег таял на земле, было, в общем-то, не холодно… но он продолжал падать и падать, косо несясь в струях упругого, резко пахнущего какой-то пластмассой ветра, – тот сперва налетал порывами, сменяясь нехорошей всеобъемлющей тишиной… а потом сделался постоянным.

Это было слишком страшно даже для тех, кто сохранил или обрел достаточно смелости…

Иногда Володька думал, что они зря ушли из школы и вообще разделились. Надо было сделать, как в старых фильмах, которые он иногда урывками смотрел от нечего делать, пока жил дома, – там герои всегда старались держаться вместе и укреплять свое место обитания. Но так, наверное, все равно не получилось бы – что бы они все стали есть? И потом, мальчишки были приучены не верить большим коллективам. Поэтому они и разошлись – поодиночке или небольшими группками. Уже хорошо было, что честно поделили оставшуюся еду, одежду, оружие. Кто-то, правда, кажется, остался все-таки в колонии, Володька не помнил точно.

Володька потом подумал, что, знай они, как обстоят дела в мире, – честной дележки, наверное, не получилось бы. Слишком страшно…