Сияние Каракума (сборник) - Курбандурды Курбансахатов

Что-то смутное, непонятное и тревожное шевельнулось в моём сердце. Но тут из соседнего двора раздался голос:

— Иди домой!

Девочка не шевельнулась. Я, как можно ласковей, сказал:

— Иди, Отджа. Нехорошо, что ты здесь плачешь.

Она глубоко вздохнула и сразу же направилась к своему дому, — будто не приказ матери, а моё желание было для неё решающим.

Я поинтересовался у соседки, что это с Отджой?

— Э, Шамурад-джан, — ответила она, — девчонка сама виновата. Так стукнула своего братишку кочергой, что у того шишка на лбу вскочила. Мало ещё ей досталось.

То, что Отджа ударила брата, конечно, не красило её, но изменить своего нового мнения о ней я уже не мог. Впервые, засыпая, я пожалел Отджу. А наутро, увидев, что она смеётся, обрадовался.

С того времени всё и началось. Я должен был в течение дня хотя бы увидеть её или услышать её голос. Иначе мне становилось не по себе.

Не помню по какому поводу соседи устроили той. Войдя в их двор, я сразу заметил Отджу. На ней была новая тюбетейка, красивое платье из кетени ловко охватывало её тонкое тело, на ногах маленькие белые туфельки. При каждом её шаге платье шуршало: шырх, шырх, шырх! — а мне казалось, это бахши ударяет по струнам дутара и они рождают прекрасную мелодию.

Отджа старательно заваривала чай в маленьких фарфоровых чайниках, тщательно вымывала пиалы и ставила их перед гостями, расположившимися на топчане. Всё у неё получалось ловко, красиво. И сама она — подвижная, обходительная — была какой-то особенной. Все девушки были похожи друг на друга. Лишь она выделялась среди них. Она была Отджой.

Я так засмотрелся, что не заметил, как вокруг меня стали шептаться, посмеиваясь.

В селе, где хорошо знают друг друга, трудно что-либо утаить. О моём отношении к Отдже тоже хорошо знали. И вдруг — я не свожу с неё восхищённого взгляда! Как не зашептаться.

Начали, конечно, женщины, у них глаз на такие вещи зорче. Вначале они переговаривались невнятно, сквозь яшмак. (До сих пор некоторые сельские «красавицы» ещё закрывают свой рот концом головного платка. Не потому, что их кто-то к этому вынуждает. Просто хотят подчеркнуть свою скромность и покорность, чем всегда славилась восточная женщина. Но не приведи бог попасть такой «скромнице» на язычок!)

Увлёкшись, они заговорили в полный голос. Один из мужчин многозначительно ткнул меня в бок. Я покраснел и, как пуля, выскочил со двора.

Однако нелегко убежать от самого себя. Завидев издали Отджу, я останавливался, пытаясь удержать колотившееся сердце.

Вот так история! Девчонка, которую вчера ещё ненавидел и при всяком случае даже поколачивал, завладела теперь всеми моими мыслями. Я начал замечать, что ревную её. Все мои думы, все желания были о ней, все недуги — от неё. Хотя, если бы спросили тогда меня, какие глаза или губы у Отджи, я бы не смог ответить.

Теперь вы можете себе представить, как было мне стыдно в тот день перед Отджой, когда директор отчитывал нас. Через многие годы я задаю себе вопрос: любовь ли то была? И не решаюсь ответить.

Тогда был уверен — любовь, потому что Отджа мне виделась не только наяву, но и во сне. Едва встав с постели, я бежал на улицу в надежде увидеть её. Вот до чего она меня довела. Я придумывал всякие ситуации, в которых Отджа погибала, а я, появившись внезапно, спасал. Потом — сильный, выносливый — брал её на руки и уносил в горы, где долгие-долгие годы жили только мы вдвоём — я и она.

Однажды во двор соседей въехала машина и они стали грузить на неё вещи. Мама сразу же заторопилась к ним, приговаривая: «Ах ты, горе какое, уезжают-таки!»

Я кинулся вслед за нею.

Отец Отджи и ещё двое мужчин укладывали в грузовик тюки с одеялами и подушками, кошмы, посуду.

Моя мама и мать Отджи, обнявшись, причитали: «Сколько прожили вместе…», «Простите, если что не так, если обидела когда!». «Простите и меня!..».

Наплакавшись вдоволь, мать Отджи села в машину. Машина тронулась, обдав меня пылью и газом, выползла на дорогу. Тут я словно проснулся и закричал:

— Отджа! Ты же завтра в школу должна!..

Отджа улыбалась и прощально махала мне рукой. А я почти не видел её — мне слёзы глаза застилали, и я не стыдился, я не замечал их, настолько мне было скверно.

Подошла мама, положила мне руку на плечо.

— Ты чего плачешь, дурачок? — ласково спросила она.

— Это… пыль! — зло ответил я и вырвался из её рук.

— Люди были хорошие и соседи добрые, — проговорила мама. — Дай бог им счастья на новом месте!

Я ничего больше не слышал об Отдже. И как-то получилось, что я быстро забыл о ней и уже не вспоминал.

Прошли месяцы, затем годы. Я жил спокойно, учился, пока на моём пути не встала Гуль[14]. Это действительно была не девушка, а настоящая роза. Да ещё какая — царица роз! Что такое мальчишеская любовь к Отдже по сравнению с тем пожаром, который вспыхнул в моём сердце при встрече с Гуль!

Но лучше об этом я расскажу по порядку.

Студенческие годы принято называть счастливыми. Не буду спорить. Мне они показались бесконечно долгими.

Провожая меня в университет, отец успокаивал: «Что такое пять лет для здорового молодого человека? Не успеешь тельпеком махнуть, как они уже прошли!»

Слова отца не оправдывались, особенно в первое время. Дни тянулись медленно, я скучал по дому. Родители тоже тяжело переживали разлуку. Чтобы как-то скрасить мою «бедную» студенческую жизнь (а именно такой и представляли её мои родители), мама постоянно присылала мне денежные переводы. Я имел возможность из студенческой столовой перебраться в ресторан, где обедал и ужинал (надо же было как-то тратить присылаемые деньги!)

Появились у меня и друзья. Но не подумайте ничего плохого. Друзья они были настоящие, хорошие ребята. И дружба наша была хорошей. Друзья мои любили стихи, а я умел рифмовать, и частенько доставлял им удовольствие, сочиняя стихи по их заказам.

Поэзией я начал увлекаться ещё в школе, мои стихи появлялись в каждой стенной газете. Особого труда это мне не стоило, строки складывались сами собой. То же продолжалось и в университете, с той лишь разницей, что теперь меня не волновала моя подпись под стихами в стенгазете.

Как-то после очередного спектакля нашего драматического кружка (впоследствии он был переименован в театр и получил звание народного) я написал небольшую заметку и отправил в молодёжную газету «Яш коммунист». Заметку напечатали, а я получил письмо. Заведующий отделом отметил мои способности, советовал чаще писать, усиленно работать над собой и тогда, мол, из меня выйдет неплохой журналист.

Я подивился лёгкости успеха, сел и тут же сочинил небольшой рассказ. Через несколько дней он появился в газете «Эдебият ве сунгат». Оказывается, и проза даётся мне легко!

Было приятно получать поздравления от приятелей, от девушек. Некоторые преподаватели стали смотреть на меня уважительно, как бы говоря: «А ты, брат, уже в писатели вышел!». Для меня началась полоса новой жизни. Я часто ловил на себе взгляды студенток, незнакомые прежде люди здоровались со мной.

В газете я увидел статью, посвящённую современному туркменскому рассказу. В длинном писке «пробующих свои силы в жанре рассказа» стояла и моя фамилия.

В республике как раз проходил семинар молодых писателей. Мне прислали приглашение. На семинаре присутствовали Берды-ага, Беки-ага и Хидыр-ага. Это были мои любимые писатели, и я во все глаза смотрел на них, боясь пропустить что-то важное. Но чем дальше, тем больше я замечал, что ничего необыкновенного в них нет. Они ничем не отличались от многих моих знакомых. Значит, и писатели — это самые обыкновенные люди? И я могу стать одним из них?

Так появилась в журнале «Совет эдебияты» подборка из четырёх моих небольших рассказов. А вслед за ними и похвальная статья известного критика, который поставил «четвёрку» моему творчеству.

К тому времени, когда я закончил четвёртый курс, в издательстве вышла моя небольшая книжка. Я был принят в члены Союза писателей.

Всё чаще стала приходить мысль, что, видимо, я не совсем обычный человек, не часто рождаются такие. Талант мой замечен и отмечен, как только люди услышат моё имя, лица их становятся заинтересованными. Значит, надо как-то по особому себя вести. И я стал следить за своей внешностью: тщательно одевался, ходил неторопливо, солидно (как мне казалось).

Постепенно я отдалился от своих товарищей: окружение моё должно соответствовать моему таланту, я же теперь писатель!

И только от внимания девушек я отказаться не мог. Оно льстило мне. Да и что за кумир без поклонниц! Млея от восторга, я принимал их поклонение.

Однокурсница Ширин, увидев у меня томик Чингиза Айтматова, попросила почитать.

Ширин была одной из лучших наших студенток. Внешностью она не выделялась, одевалась скромно, когда приходилось с ней говорить, она опускала глаза и краснела. Правда, у неё был неплохой голос. Она часто пела по радио и в концертах по телевидению. Глядя на неё, я думал: «Голос твой в сто раз красивее лица».