Синдром отсутствующего ёжика - Наталия Терентьева

Я не была готова предложить Ийке какойто приятный выход из тупика, в который она попала с помощью Хисейкина. И моей, разумеется. Раньше нужно было почувствовать эти ее сомнения и както их развеять. Но теперь, по крайней мере, у меня наступила какаято ясность. Я поняла, в каком направлении мне нужно действовать. Либо… либо постепенно привыкнуть к мысли и смириться с тем, что я ничего уже поделать не могу. Все, что я могла, я сделала за пятнадцать лет, пока растила Ийку.

Вернее, не сделала. Не дала ей правильных ориентиров, не убедила ее в своей правде и правоте, не открыла дверей в тот мир, где можно обходиться без коротких неудобных курток с пышным воротником из убитой электрошоком лисы и мохнатых тувинских сапог до колена, модных в прошлом сезоне. (В этом, кажется, уже все, мода прошла, и если отдала за сапожки три зарплаты, мех лучше сбрить.) В мир, где, живя в заплеванном, грязном подъезде, можно не ощущать себя частью этого подъезда, а ходить на концерты, спектакли, выставки, наполнять свою жизнь дома прекрасной музыкой и искренне всему этому радоваться. Я, кстати, тоже ненавижу грязные подъезды – но не мыть же мне самой все заскорузлые лестницы Строгина и даже одну, в нашем двенадцатиэтажном доме…

Да и дело не только в лестницах и курточках. В пятнадцать лет все представляется подругому, и значение курточки в том числе. Вот скажи мне кто: «Ну и пальтишко у вас!» Я лишь вздохну и отвечу, скорей всего про себя: «Да, пальтишко, наверно, не очень. И что?»

– Ты не понимаешь, мама, как мне хочется вырваться из нашей строгинской… – Ийка замялась, но все же договорила: – помойки.

Да, каламбур. Можно было бы пнуть бедную запутавшуюся девочку, напомнив о той помойке, на которую она теперь смотрит. А в своемто окошке бедняжка всегда видела березки и чистое строгинское небо. Но я пинать ее не стала и отвечать тоже. Я обняла ее и прижала к себе ее глупую головку, в которой творился сейчас такой сумбур.

– Мам… – Ийка хотела отстраниться, но, наверно, не смогла.

Так мы постояли пару минуток, потом я сама ее отпустила, погладила по холодной щечке и сказала:

– Пытайся, дочка. Если тебе кажется, что таким образом ты станешь счастливой, – давай вместе попытаемся. Для этого нам совершенно не нужно с тобой ссориться. Только и живя со мной, ты бы не стала резать колбасу по двенадцать часов.

– Но я не поступлю сама в институт, мама! Я не смогу!

– Может, и ничего? Можно пойти для начала в колледж, допустим, художественный, на отделение дизайна, тебе же это нравится, и ты хорошо рисуешь, очень хорошо. Потом уже легче будет поступать в институт. Ты рано пошла в школу, у тебя в запасе лишний год… И к тому же – разве ты уже выбрала институт?

Ийка насупилась и покраснела.

– Ясно. Институт выбрал папа?

– Еще нет, – повела плечиками Ийка. – Но он советуется… с друзьями… У него знаешь какие друзья, мама!.. Мы ездили на дачу… – Ийка быстро взглянула на меня, чтобы убедиться, что я спокойно слушаю ее откровения.

Я слушала попрежнему спокойно. Я знала, что на обдумывание и на переживания у меня будет еще предостаточно времени. Как раз хватит на неделю до следующей встречи. Почемуто именно в этот момент мне пришло в голову – раз уж так произошло, я ведь имею законное право, как родитель, живущий отдельно, на встречу раз в неделю? Имею право платить алименты… Кстати!..

– Возьми, пожалуйста, деньги. – Я протянула Ийке две тысячи рублей. – Я тебе положила деньги на телефон. Шестьсот рублей, как раз твой месячный тариф. Говори на здоровье.

– Спасибо, мам, – вполне искренне ответила мне Ийка.

Я могла догадываться, что в том мире, где она теперь живет, две тысячи рублей – смешные деньги, на которые нельзя купить ни курточку, ни сапожки, ни, подозреваю, «нормальную» кофточку. Как только они понимают, глядя друг на друга, – что «нормальное», то есть купленное за ненормальные деньги в именных бутиках, а что – «ненормальное»!

– Иечка, а почему ты курточку свою не носишь? Она же модная.

Ийка выразительно посмотрела на меня:

– Она была модной прошлой весной, мам, даже позапрошлой. А сейчас она уже смешная, сейчас носят всё яркорозовое или цвета мяты и не такое приталенное, понимаешь? Другие силуэты совсем. Я же не хочу быть смешной…

Я кивнула. Я знала главное: ссориться с Ийкой и оставлять ее на произвол судьбы и Вадика Хисейкина я просто не имею права, как бы больно она мне ни делала, какие бы глупости ни говорила.

– Ты получила зарплату у папы? – невзначай спросила я, просто посвойски, как подружка.

– Нет… Ну, то есть… он мне дал денег на расходы… немного, двести рублей… И сказал, что сидеть с собственным братом за деньги – неприлично. И потом – я же ем у них и ни за что не плачу…

Ой, ой и еще раз ой. Только ни в коем случае не ужасаться вслух.

– Конечно, – понимающе кивнула я. – Так что там на даче у папы было?

– На даче… – Ийка мечтательно вздохнула. – Там знаешь какая красота! Это тебе, мам, не дачный участок в шесть соток – убожество… И такой дом у него! Просто дворец, мам… Даже не знаю, сколько там комнат… Может, восемнадцать… Или двадцать… И я, главное, жила раньше и всего этого не видела… – Ийка настороженно взглянула на меня, но я как ни в чем не бывало улыбнулась и опять кивнула. Ужасно, но выхода иного не было. Оставить ее наедине со всеми ее восторгами, страхами и обидами я не могла.

Иечка слышала все эти годы страшенные истории про папу и его бедных пациентов, лишившихся денег, сна, здоровья и нормального, пусть и слишком большого носа. У некоторых несчастных после операции нос начинал вдруг расти в сторону или пухнуть, у других на коже после подтяжек выступали странные, похожие на трупные, темные пятна, и никакими силами нельзя было их вывести. Только замазывать, замазывать тональным кремом, по нескольку раз в день. Третьим просто попадала инфекция и им долго, очень долго приходилось лечиться, жить на антибиотиках, потом лечиться от антибиотиков, в результате чего организм за год мук так старел, что непонятно становилось – зачем же надо было делать операцию или «инъекции молодости», чтобы выглядеть гораздо хуже, чем до них.

Иечка росла во всем этом ужасе. Хисейкин часто был откровенен со мной и о своих неприятностях говорил на родительских встречах. Все боялся, что ктонибудь из пациентов умрет, несколько раз чудом избежал суда… Но девочка моя никак не связывает папино богатство со всеми его недобросовестными экспериментами. Может, если бы у него была дорогая хорошая аппаратура, положенный штат сотрудников, если бы он тратил деньги на лучшие препараты, а не на взятки проверяющим из Министерства здравоохранения, то и дела бы у него шли лучше.