Руна смерти - Олег Курылев

Она поставила ему градусник и ушла.

– Что это за госпиталь? – спросил Юлинг соседа, – Штеттин?

Сосед отложил книгу и снова приподнялся на локте. Он не прочь был поговорить.

– Готтенхафен. Ты с фронта?

– Нет, не доехал. Нас атаковал самолет. – Юлинг отвернулся и закрыл глаза.

К вечеру их палата целиком заполнилась ранеными. Все были лежачими. Сосед сказал, что здесь только серебряные и золотые каски. Юлинг не сразу понял, что он имеет в виду классы военных значков за ранение, представлявших собой стальной шлем со свастикой на фоне скрещенных мечей. Золотую степень можно было получить, разве что став инвалидом, хотя встречались и такие, кто продолжал службу даже с желтым значком на кителе.

Пришла ночь. Погода была ветреной, и стоявший на якорях «Густлов» слегка покачивало. Из-за большой массы судна покачивания были плавными, чуть заметными. Юлингу казалось, что у него кружится голова. Однако сквозь стоны тех, кто не мог спать, и сквозь бред и храп уснувших счастливчиков он явственно слышал плеск воды где-то за стеной и легкий металлический скрежет. Постепенно вспоминая длинные коридоры и странные для госпиталя помещения, через которые его проносили накануне, он вдруг понял, что попал на корабль. Это госпитальное судно, ведь Готтенхафен – портовый город.

Сделав это открытие, он уже совершенно четко слышал хлюпающую в промежутке между бортом судна и причальной стенкой воду. Слабый свет тусклого ночника в сочетании с белым потолком оставляли возможность различать окружающие предметы. Юлинг повернул голову влево и посмотрел в сторону соседа. Тот сидел на кровати, спустив ноги вниз. У него не было обеих рук. «Как же он читал?» – подумал Юлинг, всматриваясь в его лицо. Но голубоватый свет был позади соседа, и он видел только черный контур.

– Ты чего встал? – спросил Юлинг чужим голосом.

Сосед не отвечал. В это время на потолке появились мерцающие блики, какие создает отраженный от воды лунный свет. Юлинг понимал, что свет проникает через иллюминаторы, которых он раньше почему-то не заметил. Лицо соседа осветилось, и он узнал Дворжака.

– Как же вас угораздило здесь оказаться? Ведь вам говорили, что это судно обречено.

Голос русского был тихим и печальным. Юлинг не видел, чтобы губы Дворжака шевелились, и как будто читал его мысли. Лицо русского было мертвенно-бледным. Оно улыбалось и одновременно приближалось. Вот уже он сидит на его кровати совсем рядом. На нем черный мундир с крестом военных заслуг и значком наездника. Подняв глаза выше, Юлинг увидел Веллера, глядящего куда-то поверх его головы. За его спиной стояла Эдда, дальше в полумраке он различил Ротманна и Гельмута Формана. В темноте были еще какие-то люди. Какой-то старик в широкополой шляпе, с тростью в руке. Все молчали, и Юлинг совершенно ясно понимал, что они прощаются с ним.

Проснувшись утром, он спросил соседа по палате:

– На каком мы корабле ?

– Это «Вильгельм Густлов». Помнишь, до войны он плавал в составе флотилии «Сила через радость»? На нем еще вывозили части легиона « Кондор» из Испании.

– А какое сегодня число ?

– Двадцать девятое.

– Января ?

– Ну, разумеется, не февраля. Ты что, ничего не помнишь? – В голове Юлинга совершенно четко звучали слова Дворжака: «Не знаю, откуда он выйдет, но точно помню, что это произойдет 30 января, в годовщину, когда ваш фюрер стал канцлером».

– Что там за шум? – спросил он соседа, расслышав доносившиеся снаружи голоса многосотенной толпы и отрывистые команды.

– Уже пятый день идет погрузка. Я же тебе говорил, что мы отправляемся домой.

– Когда?

– Сегодня.

Но сегодня только двадцать девятое! У Юлинга затеплилась слабая надежда, которая тут же угасла – тридцатого «Вильгельм Густлов» пойдет на дно, но выйти из порта отправления он может и раньше.

Через несколько часов приостановленная было погрузка продолжилась. Помещение, в котором лежал Юлинг, находилось недалеко от трапа, и ему весь день были слышны голоса и топот ног по мосткам. «И всё-таки Дворжак говорил, что корабль будет потоплен сразу же, недалеко от берега. Так что если мы выйдем сегодня, то есть надежда, что что-то не сработает. Ведь дата не совпадет».

Он еще раз спросил у соседа, уверен ли тот, что сегодня двадцать девятое января. Потом во время обхода задал аналогичный вопрос подошедшему к нему лысому доктору.

– Мы отходим сегодня?

– Вроде бы да. Судно сверху донизу уже заполнено людьми. Только здесь у нас еще относительно свободно.

– Я должен остаться. Вы можете отправить меня на берег в госпиталь?

– Остаться?

– Да.

– Но почему? У нас здесь все условия. Нисколько не хуже береговой больницы.

– Я должен остаться по служебной необходимости, поймите!

– Погрузка заканчивается, и мы вот-вот отчалим. Через два дня вы будете в Киле и уладите все свои дела.

– Через два дня будет поздно! Прикажите просто вынести меня на пристань. – Юлинг раздражался всё больше и больше.

– Ну хорошо, – лицо врача сделалось жестким, – успокойтесь и ждите.

Он встал и быстро вышел.

Время шло, но никто не собирался выполнять просьбу капризного гауптштурмфюрера. Юлинг попросил сестру снова позвать врача. Та обещала, но только после того, как господин доктор освободится. Сейчас он на сложной операции. Юлинг просил позвать кого-нибудь из администрации, кто отвечает за погрузку пассажиров, но получил ответ, что она никого здесь не знает, так что все равно придется подождать доктора. Вконец отчаявшись, он отказался от дальнейших попыток.

Время шло, а они оставались на месте. Часам к девяти, понимая, что на улице уже давно стемнело, он всё больше убеждался в том, что они будут ждать рассвета. Выводить из порта безлунной ночью огромный корабль, да еще в условиях полного затемнения, вряд ли станут. Значит, всё сходится. Судьбе было угодно, чтобы он, Юлинг, оказался в роковое время в роковом месте. Для этого она убила Цибелиуса, прислала взамен Крайновски и Веллера, подставила машину, на которой он ехал, под самолет и бережно доставила носилки с беспомощным Вильгельмом Юлингом на обреченное судно. Она же подослала к нему этого лысого доктора в белом халате. Будь они все прокляты!

В это время, у трапа, проход на который был в очередной раз закрыт, курили два человека.

– Представляешь, – говорил доктор Террес кутавшемуся в теплую шинель лысому оберфельдарцту, – прибегает недавно один и требует вернуть ему всю его семью обратно. Восемь человек! Два дня назад он раздобыл им отдельную каюту, приволок кучу чемоданов… Пришлось опять черкать в списке. Но зато у меня в резерве целая каюта – я попросил ее запереть.

– Зачем?

– Желающих будет еще много. Пущу туда пару многодетных семей. У вас-то еще есть места?

– Осталось коек пятьдесят. Между прочим, у меня тоже один просится остаться. Вынесите меня хоть прямо на пристань, и всё тут! А сам только в себя пришел после операции.

– Это кто же такой ?

– Какой-то эсэсовец, гауптман. Как он затесался к морякам – ума не приложу.

– Может, у него тут жена. Когда фронт был далеко, многие штабные привозили сюда свои семьи. Теперь вот носятся с ними.

– Говорит, служебная необходимость.

– И что ты будешь делать? Не хочешь в самом деле отправить его в госпиталь?

Лысый подполковник медслужбы чертыхнулся.

– А где я сейчас буду искать машину? И что я скажу Заммериху? Вот привез вам тут одного, уж возьмите? Он боится морской болезни и хочет продолжить лечение на берегу? Да и Бергер… Он два часа возился с костями этого типа. Ты же знаешь – он не любит, когда его пациентов, в которых вложено столько труда, куда-то увозят. Значит, надо согласовывать с ним, а на черта мне всё это? Вот тебя назначили на должность санитарного оберфенриха, ты и выполняешь свою работу. Моя же задача – довезти больных до Киля, следить, чтобы сестры вовремя ставили им градусники, а санитары выносили утки.

– А знаешь, Генрих, – сказал Террес после нескольких затяжек, – ведь не только эти двое попросились сойти с корабля. Были и еще. Сегодня одна из девиц вспомогательной службы упиралась так, что ее чуть ли не силой тащили по трапу.

– Наверное, у нее здесь парень остается. Он бравый моряк, и у них любовь в самом разгаре.

– Да нет, – Террес был задумчив, – в ее глазах был страх. Настоящий страх, как будто она предчувствовала… Нет, тут что-то другое…

– Вольдемар! – оберфельдарцт отшвырнул сигарету и с укором посмотрел на собеседника. – Нам ведь тоже плыть на этом корабле.

«Да и помощник капитана почему-то не советовал начальнику судовой типографии брать с собой семью», – подумал уже про себя Террес, когда подполковник ушел.

Утро 30 января было пасмурным и холодным. Плотные и низкие серые облака лишь в десятом часу стали пропускать достаточно света, чтобы можно было начинать маневры по выводу лайнера на рейд Готтенхафена. С одной стороны, погода благоприятствовала плаванию. Сплошная низкая облачность и туман уже несколько дней защищали побережье с Гдыней, переименованной немцами в Готтенхафен, соседний Данциг и другие прибрежные города от воздушных налетов русской авиации. По прогнозам низкая облачность продержится еще несколько дней.