Пророчество Луны - Фредерик Ленуар

Часть шестая

Венера

Глава 71

Все следующие недели Джованни часто думал о словах мудреца. Они эхом отозвались в душе юноши и вытащили из глубин подсознания вопросы, которые он считал давно похороненными. Джованни возобновил занятия и попросил Ибрагима прислать определенные философские труды на латинском и греческом языках, а также Библию. Тому не хотелось приносить сакральную книгу неверных в самое сердце дворца паши, но, уважая своего подопечного и восхищаясь им, Ибрагим согласился, успокаивая себя тем, что даже в Коране цитируются отрывки из Священного Писания христиан и иудеев. Он не знал, что таким образом дает политическим врагам, ждущим его падения, прекрасный повод осуществить желаемое.

Джованни арестовали через несколько дней после того, как Ибрагим вручил ему Библию на латинском языке, ту самую, которую оставил монах-капуцин, о предательстве которого рассказывал Жорж. Юношу схватили в его комнате, командир янычар отобрал у него Библию, а самого Джованни приволок на собрание дивана, совета паши. К своему удивлению, итальянец заметил, что Ибрагима там нет, хотя он и был одним из самых значимых сановников. Сын Барбароссы, Гассан, сидел посредине. Сухощавый молодой человек по имени Рашид бен Гамрун поднялся и начал говорить. Он задавал Джованни вопросы на итальянском, переводя ответы на арабский.

Вскоре Джованни понял, почему отсутствует Ибрагим. Несколько советников дивана, в том числе и Рашид, обвинили дворецкого в организации коварного заговора против паши. Чтобы обосновать свои обвинения и очернить Ибрагима в глазах правителя, они не погнушались ничем. Джованни привели на заседание дивана по двум причинам. Прежде всего враги дворецкого хотели доказать паше, что Ибрагим плохой мусульманин, раз проводил так много вечеров в компании христианского раба и даже — верх святотатства! — подарил ему священную книгу неверных. Но недруги не ограничились нападками на благочестие дворецкого. Они оболгали его, сообщив, что постоянное присутствие Джованни рядом с Ибрагимом объясняется их плотской связью. Джованни категорически отказывался от всех обвинений, но сановники напомнили ему, что он пытался бежать с юным Пиппо. Паше показали признание, написанное со слов янычара Мехмета, в котором он утверждал, что был свидетелем того, как Джованни перед побегом удовлетворял свою похоть с мальчиком. Джованни возразил, что это ложь до последнего слова, и еще раз рассказал о том, почему заставил мальчика присоединиться к побегу. Но когда юношу спросили, почему он отказался от услуг молодой женщины, его ответы были не слишком убедительны. Джованни сказал паше, что до сих пор любит одну женщину, которую не видел много лет, и считает невозможным искать утешения в объятиях рабыни. Он подчеркнул, что выступает против самого принципа рабства и не может обладать женщиной, у которой нет выбора. Когда ответ юноши перевели, несколько советников насмешливо ухмыльнулись, и Джованни понял, что они не собираются ему верить.

После получасового допроса его отвели не в его покои, а прямиком в тюрьму, где поместили в крошечную камеру и приковали к стене. Несколько дней он провел там без света, питаясь только сухими корками и утоляя жажду затхлой водой. На пятый день юношу снова отвели в Дженину. На него надели кандалы, и он понял, что Ибрагим в опале и потерял свою должность. Подозрения оправдались: когда Джованни втолкнули в кабинет дворецкого, он оказался лицом к лицу с тем самым человеком, который обвинял его хозяина, Рашидом бен Гамруном. Тот презрительно поприветствовал раба и сразу же перешел к делу.

— Твой бывший хозяин отплыл вчера в Константинополь, где ему придется дать ответ перед султаном за свое двурушничество и сделку с нашими врагами-христианами.

— Я знаю, что Ибрагим искренне предан своей вере и правителю!

— Заткнись, неверная собака! — вскричал Рашид. — Ты один из тех, кто сбил его с истинного пути! Вскоре его будет судить диван великого султана. А пока вся его собственность конфискована пашой. Распоряжаюсь имуществом я и могу, если пожелаю, незамедлительно приговорить тебя к смерти.

Черные глаза Рашида заблестели, и Джованни понял, что больше всего на свете этот человек любит власть и, должно быть, долго ждал минуты, когда сможет устранить Ибрагима и занять его место.

— Раз уж я принадлежу тебе, что ты собираешься со мной делать?

Рашид усмехнулся и позвал чернокожего раба, который принес перо и лист бумаги и положил перед Джованни.

— Я кое о чем тебя попрошу. Как только ты выполнишь мою просьбу, возвращайся в свою комнату, к своим книгам, конечно кроме Библии, и можешь свободно гулять по дворцу.

Джованни удивленно уставился на Рашида.

— Напиши, что ты состоял в греховной связи со своим бывшим хозяином. Добавь, что ты раскаиваешься в содеянном и, чтобы доказать это, отрекаешься от христианства и принимаешь ислам, истинную и праведную веру.

Джованни медленно опустил глаза и взял письменные принадлежности. Пару секунд подумал и неторопливо написал несколько строк на итальянском языке. Посмотрел на Рашида и протянул ему лист бумаги. Рашид радостно схватил его и подошел к окну, чтобы прочитать признание Джованни.

«Я, Джованни Траторе, раб Ибрагима бен Мехмета аль-Таджера, дворецкого паши, свидетельствую, что мой хозяин — человек великой добродетели, который искренне предан паше, султану и пророку Мухаммеду. Я также подтверждаю, что остаюсь верен христианской вере своих предков, уважая при этом все религии, в том числе и ислам, который проповедует честность в каждом слове и деле, напоминая нам, что милость Божья безгранична».

Когда Рашид прочитал эти строки, его затрясло от ярости. Несколько мгновений он молчал, затем повернулся к Джованни. Схватил свечу и сжег бумагу.

— Кто ты такой, чтобы судить меня? — вскричал он. — За то, что ты сейчас сделал, я мог бы посадить тебя на кол!

Его лицо побагровело, а глаза, казалось, метали молнии. Но сановник сдержался и продолжил уже спокойнее:

— Но я не поддамся гневу и подвергну тебя наказанию, которое должен был назначить еще мой предшественник. Согласно закону то, что ты солгал о своем происхождении, считается равносильным попытке к бегству. Так как ты уже пробовал бежать, это будет вторая попытка, которая карается отсечением руки. И я с радостью прикажу, чтобы тебе отрубили правую руку, ту, которой ты написал эти строки!

Через два дня, сразу же после первого призыва к молитве, Джованни вывели на всеобщее обозрение на главную площадь, ту самую, где его били несколько месяцев назад. Там возвели небольшой деревянный помост, чтобы все желающие смогли увидеть экзекуцию. Невольник стоял на эшафоте, закованный в цепи, его охраняли два крепких янычара. Табличка с надписью объясняла причину наказания юноши — то, что он пытался бежать и солгал относительно своего происхождения. Также указывалось время, когда приговор приведут в исполнение: сразу после полуденной молитвы.

Вот уже третий раз Джованни подвергали публичному наказанию, и он страшился намного больше, чем прежде. Ему удалось прийти в себя после порки и битья по пяткам, но мысль о том, что он навсегда потеряет руку, не говоря уже о боли, которую придется испытать, наполняла сердце юноши ужасом. Джованни старался не показывать своих чувств зевакам, теснившимся у помоста, чтобы лучше разглядеть лицо приговоренного, но душу его объяло отчаяние. Он думал о Елене, Боге, судьбе, Луне… Вся жизнь оказалась бессмысленной. Что проку в том, что он познал настоящую любовь и великие истины, если он так закончит свой земной путь? Джованни знал, что, скорее всего, проведет остаток дней здесь, жалким рабом. Даже хуже, рабом без руки, изгоем, которого в тюрьме будут отсылать на самые унизительные и грязные работы. Джованни снова ощутил, как одинок он в этом мире и несчастен.

Неожиданно в памяти юноши всплыл псалом, который он повторял каждый день, когда жил в монастыре. Вера, которая когда-то давала Джованни силы, иссякла, но все же знакомые слова сорвались с его губ — на греческом, ибо на этом языке он когда-то твердил их наизусть:

— «Из глубины взываю к тебе, Господи.

Господи! Услышь голос мой. Да будут уши Твои внимательны к голосу молений моих.

Если Ты, Господи, будешь замечать беззакония — кто устоит?

Но у Тебя есть прощение, да благоговеют пред Тобою.

Надеюсь на Господа, надеется душа моя, на слово Его уповаю…»

По щекам юноши потекли слезы, и он замолчал. Но у самого края помоста голос из толпы подхватил псалом и продолжил, тоже по-гречески:

— «…Душа моя ожидает Господа более, нежели стражи — утра. Да уповает Израиль на Господа; ибо у Господа милость и многое у Него избавление. И он избавит Израиль от всех беззаконий его».[30]