Обойтись без Бога. Лев Толстой с точки зрения российского права - Вадим Юрьевич Солод

одним из смотрителей тюремного замка – Иваном Михайловичем Виноградовым, знакомство с которым произошло 16 января 1899 года. Надзиратель ещё несколько раз посещает дом Толстых в Хамовниках, будет обстоятельно рассказывать писателю о быте арестантов и тюремных порядках, что позволит исправить некоторые ошибки и неточности в тексте будущего произведения. Собеседники сходятся во мнении о принципиальной вредности сибирской каторги, назначаемой в качестве уголовного наказания. Сам Иван Михайлович справедливо полагал, что «большинство из ссылаемых в Сибирь обрекается на медленную, но верную смерть. Ещё семейным, хоть с большим трудом, но всё же удаётся устроиться в Сибири. Вот только пока они дойдут до Сибири и смогут устроиться, то обычно у них погибают от болезней все малые дети. Для одиноких, в особенности для бродяг и для так называемых “общественников”, т. е. ссылаемых в Сибирь по приговорам сельских обществ, без суда, ссылка является прямой гибелью» (Виноградов И.М. Из записок надзирателя Бутырской тюрьмы. Сборник Л.Н. Толстой в воспоминаниях современиков. В 2 т. Пальмира. М.: 2017). Тюремщик в этом вопросе ссылается на имеющиеся трудности логистики, а для Льва Николаевича вред такого наказания – в абсолютной его жестокости и пугающей универсальности для назначения наказания по большинству статей уголовного закона.

И. Виноградов также напоминает о существовавшем до сих пор праве отправлять на каторжные работы за различные правонарушения по решению волостных судов либо административному распоряжению местных властей. И это действительно проблема: в 1867–1876 годах из более чем 151 тысячи сосланных в Сибирь таковых было не менее 78 676.

По свидетельству очевидцев, само этапирование осуждённых к месту отбывания ссылки, по всей видимости, было самой тяжёлой частью отбывания наказания. Арестанты от Москвы по Владимирскому ссыльному тракту с начала шли «пеше-этапным» ходом до Нижнего Новгорода, а затем уже дальше до Перми или Тюмени, преодолевая 42 этапа-перехода общей длительностью почти два месяца[90]. Позднее, с окончанием строительства железной дороги в Восточной Сибири, для их перевозки будут использовать вагоны, но, несмотря на это, пешие этапы просуществуют ещё очень долго.

Лев Толстой получил специальное разрешение некоторое время пройти в этапной колонне вместе с каторжниками и описал этот процесс в романе «Воскресение»: «Сначала шли каторжные мужчины, все в одинаковых серых штанах и халатах с тузами на спинах… Звеня кандалами, пройдя шагов десять, останавливались и покорно размещались, по четыре в ряд, друг за другом. Вслед за этими, без остановки, потекли из ворот такие же бритые, без ножных кандалов, но скованные рука с рукой наручнями, люди в таких же одеждах. Это были ссыльные… Они так же бойко выходили, останавливались и размещались также по четыре в ряд. Потом шли женщины, тоже по порядку, сначала – каторжные, в острожных серых кафтанах и косынках, потом – женщины ссыльные и добровольно следующие, в своих городских и деревенских одеждах. Некоторые из женщин несли грудных детей за полами серых кафтанов. С женщинами шли на своих ногах дети, мальчики и девочки. Дети эти, как жеребята в табуне, жались между арестантками». Эти факты подтверждал в своей книге «В русских и французских тюрьмах» основоположник российского анархизма князь Пётр Алексеевич Кропоткин: «Неудивительно, что, согласно официальной статистике, из 2561 детей моложе пятнадцати лет, отправившихся в 1881 г. в Сибирь с родителями, выжило лишь незначительное количество».

По всей видимости, в качестве итога своих многочасовых бесед с надзирателем Виноградовым о преступниках Лев Николаевич составляет собственную типологию этих людей, изъеденных жизнью, которую приводит в романе от имени Нехлюдова:

1. «Один, первый, разряд – люди совершенно невинные, жертвы судебных ошибок, как мнимый поджигатель Меньшов, как Маслова и другие. Людей этого разряда было не очень много, по наблюдениям священника – около семи процентов, но положение этих людей вызывало особенный интерес.

2. Другой разряд составляли люди, осуждённые за поступки, совершённые в исключительных обстоятельствах, как озлобление, ревность, опьянение и т. п., такие поступки, которые почти наверное совершили бы в таких же условиях все те, которые судили и наказывали их. Этот разряд составлял, по наблюдению Нехлюдова, едва ли не более половины всех преступников.

3. Третий разряд составляли люди, наказанные за то, что они совершали, по их понятиям, самые обыкновенные и даже хорошие поступки, но такие, которые, по понятиям чуждых им людей, писавших законы, считались преступлениями. К этому разряду принадлежали люди, тайно торгующие вином, перевозящие контрабанду, рвущие траву, собирающие дрова в больших владельческих и казённых лесах. К этим же людям принадлежали ворующие горцы и ещё неверующие люди, обворовывающие церкви.

4. Четвёртый разряд составляли люди, потому только зачисленные в преступники, что они стояли нравственно выше среднего уровня общества. Таковы были сектанты, таковы были поляки, черкесы, бунтовавшие за свою независимость, таковы были и политические преступники – социалисты и стачечники, осуждённые за сопротивление властям. Процент таких людей, самых лучших общества, по наблюдению Нехлюдова, был очень большой.

5. Пятый разряд, наконец, составляли люди, перед которыми общество было гораздо больше виновато, чем они перед обществом. Это были люди заброшенные, одурённые постоянным угнетением и соблазнами, как тот мальчик с половиками и сотни других людей, которых видел Нехлюдов в остроге и вне его, которых условия жизни как будто систематически доводят до необходимости того поступка, который называется преступлением. К таким людям принадлежали, по наблюдению Нехлюдова, очень много воров и убийц, с некоторыми из которых он за это время приходил в сношение. К этим людям он, ближе узнав их, причислил и тех развращённых, испорченных людей, которых новая школа называет преступным типом и существование которых в обществе признаётся главным доказательством необходимости уголовного закона и наказания. Эти так называемые испорченные, преступные, ненормальные типы были, по мнению Нехлюдова, не что иное, как такие же люди, как и те, перед которыми общество виновато более, чем они перед обществом, но перед которыми общество виновато не непосредственно перед ними самими теперь, а в прежнее время виновато прежде ещё перед их родителями и предками» (Толстой Л.Н. Воскресение).

Как видим, в российских тюрьмах арестанты все как на подбор люди исключительные, виновные лишь самим фактом своего неудачного рождения и если и заслуживающие наказания, то не от этой власти, не от этого суда и не от этого общества.

Душегуб Фёдоров, осуждённый за грабежи и убийство безвестного старика-чиновника, вызывает умиление у князя Нехлюдова как очевидная иллюстрация «новой школы», которая объясняла преступления исключительно виновностью среды, в которой вырос случайно оступившийся индивидуум. Князь, впервые соприкоснувшийся с миром уголовников и беспощадных тюремных порядков, как и положено русскому либералу, пытается руководствоваться трудами Ломброзо, Горофало, Ферри, Листа и Тарда, которые по такому случаю изучает самостоятельно.

В 1897 году Чезаре Ломброзо, который был