Полицейский - Эдуард Хруцкий

Он не конвоировал, а просто вел, сопровождал вроде.

Дверь. Коридор, бачок с водой. В конце коридора солдат с трехлинейкой. Там выход. Распахнулась дверь. Кабинет. И крик Литвина. — Александр Петрович!

В комнате стоял человек с удивительно знакомым лицом, рядом с ним черноволосый красивый парень.

— Гражданин Бахтин, моя фамилия Литвинов, я зампред Московского Совета, со мной в тюрьму прибыл начальник уголовной секции МЧК Мартынов. Мы считаем ваш арест ошибкой. Вы свободны.

У него от радости не помутилось сознание. Нет. Мысли были свежи и четки. В углу он увидел Кувалду, старавшегося не попасть на свет лампы. Бахтин шагнул к нему, рванул на себя, заломил руку, Кувалда охнул от боли. Бахтин вытащил у него из кармана портсигар. — Покурил, хватит. Часы!

Кувалда испуганно, косясь на Литвинова, снял часы.

— А теперь, — Бахтин посмотрел на него, усмехнулся, — ты, дурак, меня должен был в первый день расстрелять, решил погноить меня, сволочь. Ну и жди пулю.

— Александр Петрович, — подошел к ним на минуту растерявшийся Мартынов, — да бросьте вы его, мы с ним разберемся. — А вы кто такой, милостивый государь?

— Я начальник уголовной секции МЧК, мы с вами вместе работать будем.

И тут Бахтин увидел вошь, ползущую по рукаву кителя.

— Батюшки, — Мартынов захохотал, — да вы весь в рысаках. Срочно, Александр Петрович, в санобработку.

Грязноватая душевая показалась Бахтину верхом роскоши. Он скинул китель и бриджи, практически содрал с себя пропотевшее грязное белье. Вошел человек в синем халате.

— Садись, ваше благородие, сейчас под ноль обстригу. Счастлив твой Бог, господин Бахтин, видно, кто-то крепко молится за тебя, — говорил парикмахер под щелканье машинки. На пол падали волосы, и они шевелились, как живые.

— Обовшивел ты, ваше благородие, но ничего, сейчас помоешься, а вещи твои мы прожарим… — Не надо, — сказал Бахтин, — выкинь их, братец.

— Так я их лучше себе возьму. Больно сукно справное. — Бери. — Теперь я вас побрею.

Бахтин встал под душ и испытал ни с чем не сравнимое наслаждение. Мыло, мочалка, горячая вода.

— Давай я тебе спину потру, — парикмахер взял мочалку, — отощал ты, ваше благородие, одни кости да мускулы. Силен же ты.

Вода лилась, пузырилась у ног, мыльная пена уходила в отлив, словно унося с собой горе и муку четырех месяцев заключения. Бежал грязно-пенистый ручеек, исчезал в полу. Горячая вода расслабляла. Но внутри его все еще жило ни с чем не сравнимое ощущение опасности и ожидания смерти.

— Так отдаешь кителек и бриджи? — спросил парикмахер. — Бери. — Погоди.

Он вышел и вернулся с жестким, но чистым солдатским полотенцем. Скинул его с руки и Бахтин увидел стакан, наполненный светлой жидкостью.

— Выпей, ваше благородие, спирт, разведенный чуть-чуть. После баньки ох как хорошо. — Спасибо. А ты что, знаешь меня?

— Не признали вы меня, господин коллежский советник, я же в сыскной помощником гримера работал. — Не признал, братец, извини.

Бахтин взял стакан и в два глотка выпил чудовищно-крепкую смесь. — На луковичку.

Заел луком. И почувствовал, как тепло медленно разливается по всему телу.

— Посиди-ка, ваше благородие, на скамеечке, подожди.

До чего же радикальное лекарство — спирт. Выпил, и ушла внутренняя дрожь, исчезло напряжение, покой пришел, если возможно его появление в тюремной бане. Появился парикмахер, поставил рядом с Бахтиным его начищенные до матового блеска сапоги, голенища были обвернуты чистыми портянками. — Не знаю, как благодарить тебя, братец.

— Эх, господин коллежский советник, разве я для другого бы старался… Он не успел договорить, в баню вошел матрос. — Ну, чего расселся, вали…

— Пошел вон, болван, — спокойно, не поднимая головы, ответил Бахтин.

— Виноват, товарищ комиссар. — Матрос закрыл дверь. А тут и Литвин появился, с узлом в руках.

— Я, Александр Петрович, вам форменные суженки принес, да еще один китель. Бахтин одевался медленно.

— Ох и подтянуло вас, — срывающимся голосом сказал Орест.

Они вышли в коридор, где уже ждали Мартынов и Литвинов. — Поехали.

За спиной его лязгнул запор тюрьмы. И он оказался на улице, заснеженной и темной. Ни одного фонаря не горело ни на Лесной, ни на Долгоруковской.

— Значит, так, Александр Петрович, мы сейчас вас домой завезем, а потом я на минутку в ЧК и сразу к вам, — улыбнулся Мартынов.

— А вы меня так и не признали. — Литвинов открыл дверь машины. — Почему же? Париж. Улица Венеции. Кабачок. — Вы тогда нам очень помогли.

— Не надо никаких иллюзий на мой счет, — садясь в авто, ответил Бахтин, — я помогал не социалистам, а своему однокашнику по кадетскому корпусу.

Мотор тронулся, подпрыгивая на снежных ухабах. Мимо плыли темные дома Долгоруковской, промелькнули купола Страстного монастыря, вот и Большая Дмитровка. Авто затормозило в Камергерском.

— Ждите, — крикнул Мартынов, и машина скрылась в темноте. На лестнице Бахтин спросил: — Орест, лишнее оружие есть?

И почувствовал, как в карман опустилось что-то тяжелое. — Наган?

— Нет, кольт, двенадцать патронов в обойме и две запасных.

Бахтин нащупал холодную рубчатую рукоятку, и прежняя уверенность вернулась к нему.

Их встретил Кузьмин. И встреча эта была нежна и прекрасна. Кузьмин посмотрел на друга и ничего не сказал. Но по его лицу Бахтин понял все.

Он подошел к зеркалу и увидел стриженного наголо, как юнкера первогодка, весьма немолодого человека с изможденным лицом и сильно поседевшими усами.

— А ведь мы, Саша, — усмехнулся Кузьмин, — твой побег подготовили. Собрали золотишко. Ваш гример с охранником договорился, он тебя ночью повел бы в больницу, а там фельдшер, агент Ореста, тебя бы и выпустил.

— А где золото взяли? — Бахтин глубоко затянулся папиросой. — Литвин принес.

На всю квартиру разносился упоительный запах жареной картошки.

— А почему, Женя, ты меня не спрашиваешь о тюрьме? — Сам расскажешь.

Появился Литвин со сковородой, быстро накрыл на стол.

Только выпили по первой, как в прихожей раздался звонок. Приехал Мартынов. Он положил на кресло два больших пакета.

— Это ваш паек, Александр Петрович, — Мартынов достал из кармана толстую пачку денег, — а это жалованье за январь. — Так месяц же окончился. — Ничего. — Садитесь с нами, Федор Яковлевич. Мартынов оглядел стол, внимательно посмотрел на Кузьмина и Литвина.

— Спасибо, Александр Петрович, вам есть о чем с друзьями поговорить, завтра в два пополудни вас ждет товарищ Дзержинский. Мотор я за вами пришлю. Счастливо оставаться. Мартынов бросил руку к козырьку и вышел.

Как только увезли Бахтина, Кувалда телефонировал сначала Заварзину: — Не успели.

— Понял. Через час на углу Палихи, напротив бани. — Буду.

Звонок Кувалды застал Рубина дома. Он выслушал сообщение и сразу начал собираться. Вот оно, значит, как. Опять сыскарь поганый выкрутился. Ну, теперь жди беды.

Григорий Львович сложил в два чемодана все ценное и необходимое ему. Погасил свет в квартире и вшел. Дверь он запирать не стал. Зачем? Пусть попользуется кто-то его барахлом.

Вышел, спустился на одну площадку вниз, и все-таки поднялся и запер квартиру.

Завтра он телефонирует в комиссариат и скажет, что уехал в Питер за пленкой. К его внезапным исчезновениям привыкли.

Кувалда сказал, что пару дней Бахтин сидел с Адвокатом. Наверняка Гришенька рассказал ему кое-что. Сломался так прекрасно продуманный план. Бахтин нужен был ему живой, чтобы шантажировать Заварзина. Уже складывались камушки один к одному. Еще чуть-чуть и завел бы он себе нового Козлова. Но ничего. Последние три дела и архив. Все. За месяц его в этом бардаке никто не отыщет.

Рубин, открыв ключом дверь черного хода, спустился во двор. В глубине у самого забора стоял каменный сарай, больше похожий на дом. Григорий Львович подошел, ловко справился с огромным висячим замком, открыл дверь и зажег свет. В сарае стоял новенький «рено». Всего несколько десятков машин успели переправить французы в Россию. Это была машина, специально рассчитанная на суровый климат. Рубин бросил чемодан в кабину, включил зажигание, взял ручку стартера и крутанул. И машина сразу же ответила ему рокотом двигателя. Григорий Львович усмехнулся. Ищи меня, Бахтин, ищи. Это тебе не шестнадцатый год, а пока надо сказать ребятам, чтобы его замочили. Рубин выехал, запер гараж. Закурил и вывел машину со двора. Он ехал в Петровский парк, который называли цыганской слободой. Там, года три назад, он тайно от всех купил дачу.

Когда до одиннадцати осталось минуты четыре, Кувалда нахлобучил кожаный картуз и вышел на Лесную. Он несколько секунд постоял, привыкая к темноте. С Лесной на Палиху ветер гнал снег. Кувалда поднял воротник кожаной куртки, глубже натянул фуражку, переложил в карман кольт. Матерясь, он шел вдоль трамвайных путей, по собственному опыту зная, что в темноте лучше ходить по середине улицы. Арки дворов в такую ночь становились опасными. Он дошел до угла и стал напротив бани. Темень. Внезапно в снежной круговерти мигнули фары авто.