Государевы конюхи - Далия Трускиновская

Подумав о службе, Стенька чуть громко не застонал: «Уй-й-й!»

Его занесло довольно далеко от белянинского двора, а там, поди, двое стрельцов, с которыми он вместе обходил дворы, чтобы никто из скоморохов не проскочил, вернулись к прочим участникам облавы и все вместе совет держат: куда, к черту, подевался земский ярыжка Степан Аксентьев? То ли скоморохи его с собой зачем-то утащили, то ли он им бежать пособил?

Нужно было сладить вранье, и оно сладилось довольно быстро.

Стенька, закусив губу и уставившись в землю, изготовил такую правдоподобную повесть:

— Бегу я, стало быть, к переулку и вижу меж церковью и колоколенкой суету и мельтешенье. Я, чтобы не спугнуть, голосу не подал, а стал подкрадываться. И как те два стрельца мимо меня пробежали — знать не знаю и ведать не ведаю. А когда подкрался — увидел, что скоморохи проклятые уже, перешепнувшись, ноги уносят. Я крикнул — да за ними! А что меня не слыхали, так я не виноват! И бежал я за ними, хоронясь, и бежал, и бежал…

Теперь нужно было придумать — куда именно забежал.

Стенька придумал — на Неглинку! Там они, шпыни ненадобные, у девок скрываются.

На Неглинке ему бывать доводилось. Как-то был с сослуживцами по Земскому приказу в кружале, вышли в размышлении, где бы добавить, а тут и девки подвернулись, к себе позвали. Казалось, уговор был прост: одни ставят выпивку, другие — угощение, а прочее — кто как устроится. Однако наутро девки подняли шум, и пришлось расплачиваться тем, что было на себе. Так Стенька лишился совсем хороших меховых рукавиц, за что ему и влетело от Натальи… Так что никаких добрых чувств к сварливым девкам он не испытывал и даже обрадовался, когда изобрел для них пакость.

Но вранье всего-то навсего спасало земского ярыжку от батогов. А нужно было не только самому из-под них уйти, но и подвести под них обоих конюхов — Данилку и того, с татарской рожей!

Стенька постановил для себя, что коли конюхи каким-то лешим связаны со скоморохами, то и с делом о харе — наверняка! Совсем было бы замечательно, кабы они ту харю у деда выкрали да и к дереву приколотили! Но он и сам понимал, что это невозможно.

Стенька стал опять продумывать покражу хари с тем, чтобы найти в преступлении щелку и воткнуть туда конюхов…

Он принялся вспоминать то утро, когда лукавая Наталья отправила его к соседям вести дурацкий розыск…

А в самом деле — кто обокрал покойного деда?

Днем чужому забраться на стрелецкий двор мудрено — там хозяйничают бабы, там носятся дети, да и сам стрелец не целый же день на торгу пропадает или ремеслом занимается, это — не государева служба, он и обедать приходит, и досугом своим распоряжается.

Ночью спускают с цепи кобеля…

Останется одно — домашний вор.

Тогда, когда харя пропала, возвели поклеп на младших внучат. А потом, не найдя в их имуществе уворованного, решили, что дед сам, на старости лет ума лишившись, куда-то свое рукоделье засунул. И некоторое время спустя дед, уже совсем обеспамятев, скончался.

Если в хозяйстве заводится домашний вор, то это, надо полагать, самый бесправный в доме человек, для кого и полушка — сокровище. Бывает, подворовывает сама хозяйка, особенно коли в годах и завела себе молодого любовника. Бывает, подворовывают приказчики… комнатные женщины… сенные девки… Этого народу на стрелецком дворе нет, а хозяйка, Алена Кирилловна, мужа любит и с ним во всем заодно. Бывает, подворовывают дети…

Старшие дедовы внуки уже семьями обзавелись. Сам он жил в семье Ждана Моркова, и при Ждане же жил самый младший из дедовых сыновей — Бориска с женой Вассой. Двух дочерей они отдали замуж, и на дворе из детворы были только Егорка с Матюшкой. А младшая дочь Алены со Жданом была уж просватана, осенью собирались сыграть свадьбу, и за девкой был строгий присмотр.

Так что же — Егорка с Матюшкой?..

А почему бы и нет? Парнишки уже в тех годах, когда им можно что-то растолковать, пообещать, научить!

Прикинув, сколько времени могло бы уйти на преследование скоморохов до Неглинки, Стенька, хоронясь и озираясь, поспешил совсем в другую сторону — в Замоскворечье, в Стрелецкую слободу.

Там он чуть не налетел на собственную жену. Разумеется, они с Домной Патрикеевой стояли у ворот, языки чесали! Стенька вовсе не желал, чтобы Наталья, как это водится у баб, сочла его дневное появление в слободе бездельем и тут же увязала с малым заработком. К Морковым он пробирался огородами и, оказалось, правильно сделал. Именно на задворках он и обнаружил дедовых внучат.

Они мастерили среди бурьяна и огромных лопухов домишко из прутьев, и мастерили довольно разумно — вбили в землю два кола с развилками вверху, укрепили на развилках длинную палку, к ней с обеих сторон прислонили другие палки, покороче, и были теперь заняты тем, что приспосабливали в качестве крыши оббитые банные веники, которые, надо полагать, еще с осени для своей затеи припасали.

— Ну-ка, ступайте сюда! — грозно потребовал Стенька.

Внучата, не понимая, чем согрешили, но заранее испугавшись, тут же полезли в свое неоконченное жилище.

— Вылезайте, вылезайте! — Стенька, подойдя, качнул прутяное строение. — Не то живо ваш терем порушу!

— А что, дяденька Степан? — раздалось изнутри. — А что мы? Мы к вам на двор не ходили! Половик не мы унесли, а Ивашка Наседкин!

О половике Стенька услышал впервые. Надо же — Наталья ни на кого не пожаловалась! Или она жаловалась, да у него в одно ухо влетело, в оба — вылетело?

— О половике речи нет. Вылезайте, кому сказано?

— И большой горшок тоже не мы разбили! Его тетка Наталья сама уронила!

— Так! Еще какие у меня в хозяйстве убытки?

— А лукошко мы вернем!

— Слава те Господи, что вы еще не весь мой домишко по бревнышку раскатали! — уже не зная, сердиться или смеяться, рявкнул Стенька. — Вылезайте живо!

— А за уши драть не станешь?

— Не стану, вылезайте.

Внучата на четвереньках выбрались из своего убежища.

— Встаньте по-человечески! Чему вас дома-то учат! — прикрикнул Стенька. — И чтоб без вранья! Говорите прямо — кому вы дедову медвежью харю отдали?

Разумеется, сразу ответа он не получил. Внучата молчали, переминались и, по всему видать, собирались при первой возможности смыться.

— Говорите, а не то до батьки с матерью дойду, — пригрозил Стенька. — Они-то с вас шкурку спустят! До Рождества присесть не сможете!

Грешные внучата глядели в землю.

— Ну? Мне это недолго!

Парнишки словно воды в рот набрали.

— Кроме вас, вынести вору харю было некому. Вы лишь и держали зло на деда. И знали, где она, харя, у него лежит. Вы же знали, что скоро за той харей кто-то прийти должен. И что деньги деду вперед были заплачены — знали!

Все это Стенька выпаливал наобум в надежде, что из дюжины обвинений хоть одно окажется верным.

— Да-а, деньги! — неожиданно звонким голоском проныл один из внучат. — Врать-то тоже грешно!

— А кто соврал? — Стенька даже присел на корточки, стараясь снизу заглянуть в обе перепуганные рожицы.

— Да дед все врал!

— Ну, ну? И какое это было вранье?

— Говорил, вот деньги у него есть, купит нам на Пасху пряников!

— И ножички купит! — добавил второй внучонок. — И лук расписной!

— Что же он, сам вам лука со стрелками вырезать не мог? — удивился детской горести Стенька.

— Да есть у нас луки и по гнезду стрел… Мы расписные хотели, чтобы настоящий саадак… Мы синенький видели с росписью!.. Как государев!..

Тут-то, припоминая сказочной красоты игрушку, внучата не выдержали — разревелись. И Стенька, сидя на корточках, неловко хлопал по худенькому плечу то одного, то другого, приговаривая несуразное…

Выяснилось — бегали глядеть царский поезд, когда государь Алексей Михайлович выезжал на охоту. Поскольку без баловства с луками ни одна охота не обходилась, стреляли же по белым войлочным, подброшенным вверх, колпакам, то к царскому седлу и был приторочен бирюзового цвета саадак, расшитый золотом по коже цветами и крылатыми тварями, отделанный серебром. Из колчана же торчали стрелы с пестроватым пером, аршина по полтора длиной. И все это парнишки с забора высмотрели. И жизнь им стала не мила без расписного саадака, в котором лежит не менее расписной лук…

— А он обещал, да не купи-и-ил!..

На смертельную обиду наложилась и другая. Беспредельно обнаглевшая мышь непостижимым путем забралась на стол и погрызла кулич. Это был тот редкий случай, когда совесть у внучат сверкала чистотой, однако выпороли не мышь, а Егорку с Матюшкой. И настоял на порке именно дед, хоть дни были праздничные…

Все это, хлюпая носами, поведали внучата Стеньке, причем он чувствовал — накипело!

— Стало быть, обидел вас дед, и вы его проучить собрались, — тут Стенька нашел-таки верный ход. — Вы хотели медвежью харю припрятать, а потом ему вернуть. Так ведь?