Святая и греховная машина любви - Айрис Мёрдок

Монти снова снился сон. Была ночь, он лежал в своей постели, а над ним, у самой его кровати, стояла высокая женщина в бледных одеждах — другая женщина, не Софи — и разглядывала его недобрыми сверкающими глазами. Он был жертва, намеченная для приношения, а она жрица. Жрица прикидывала, как лучше всего распорядиться его жизнью. Ему назначено было медленное умирание, такое, чтобы жизнь вытекала по капле. Монти попытался двинуться, но его сковал знакомый нелепый страх — как сегодня днем, когда он неумело выковыривал из забора гнутые ржавые гвозди. Кое-как он повернулся на бок и тут вдруг понял, что это не сон. В окно светила луна, у его кровати действительно стояла женщина, которая разглядывала его очень внимательно. Монти дернулся, щелкнул выключателем. Вспыхнул свет.

— Привет, — сказала Пинн.

Монти быстро встал, тщательно задернул шторы. Потом надел халат и, сунув руки в карманы, стал молча разглядывать гостью. На Пинн был длинный желтый дождевик, ее лицо горело сдерживаемым волнением, на губах подрагивала нервная улыбка.

— Не возражаете, если я закурю? — Она уже сидела на его кровати. — Нет? Ну и славно. Тогда можно я возьму эту симпатичную вазочку под пепельницу?

Не отвечая, Монти смотрел, как она прикуривает.

— Так я и думала, что ваша спальня должна быть здесь, — продолжала Пинн. — Вообще-то я не собиралась являться в такой поздний час. Хотя, собственно, еще не очень поздно. Я была уверена, что застану вас на ногах. Хотела уже звонить, вдруг смотрю — дверь в гостиную распахнута настежь. Ну и не удержалась. Знаете, как это увлекательно — будто я какая-нибудь грабительница. А вы неплохо смотрелись в объятьях Морфея.

Монти уселся на стул и продолжал смотреть на нее молча.

— Кажется, в соседнем доме тоже все улеглись баиньки.

— В соседнем доме никого нет, — сказал Монти. — Все здесь.

— Вот как. Интересно, что бы это могло значить? Какой-то вы сегодня молчаливый. Даже не спрашиваете, зачем я пришла.

— Полагаю, вас прислал Блейз — выяснить обстановку.

— Да, конечно. Блейз. Мы с ним прекрасно понимаем друг друга, просто мысли читаем. Можете считать, что я его наемная убийца. Кстати, могла запросто вас прикончить, если бы захотела. Зря вы оставляете двери открытыми. Блейзу ужасно хочется знать, как здешнее население относится к его злодеяниям. Конечно, прямо он ничего такого не говорит, но я его и без слов понимаю. Между прочим, он обещал одолжить мне небольшую сумму на покупку квартиры.

— А у них там как дела? — спросил Монти.

— Я рада, что вы тоже проявляете любопытство. Не возражаете, если я скину плащик? Там у них все просто восхитительно. Милуются, как два голубка. Она так счастлива, я никогда еще не видела, чтобы женщина так млела. Распевает с утра до вечера. От новой квартиры она в совершенном восторге, а как купила себе скатерть — чуть не расплакалась от умиления.

— А он?

— Он, конечно, тоже счастлив, но не совсем еще оторвался от реальности. Вот и пытается разузнать, что и как.

— Он окончательно решил жить с Эмили Макхью?

— О да! Если не случится ничего непредвиденного.

— А что может случиться?

— Точно не знаю. Но с этим как раз связана вторая причина моего сегодняшнего визита.

— Какая же?

— Хочу выяснить, на чьей вы стороне.

— Я ни на чьей стороне, — сказал Монти. — Я просто в стороне.

— Не может быть, не верю!

— А вы, насколько я понимаю, хотели бы, чтобы у них ничего не вышло?

— Ну, мы же с вами можем быть откровенны, правда?

— Вы не ответили, — сказал Монти. Помолчав немного, Пинн сказала:

— Мне надо было родиться мужчиной. У меня было бы восемь сыновей, и я бы правила… вернее, правил ими железной рукой. Я как-то читала про шейха, у которого было восемьсот сыновей, и все на лошадях — представляете? Хотела бы я быть этим шейхом.

— Скажите Блейзу, если он хочет выяснить, что и как, пусть придет и поговорит с Харриет.

— А она такая же вся насквозь праведница?

— Я не знаю, какая она вся насквозь.

— А хотите узнать?

— Простите, что?

— Хотите забрать Харриет себе?

— Нет.

— Жаль, что я не могу заглянуть в ваши мысли!

— Там нет ничего интересного, — сказал Монти. — А теперь, пожалуйста, уходите, я хочу спать. И постарайтесь не шуметь, когда будете спускаться по лестнице.

— Ну, зачем быть таким холодным, — сказала Пинн. — Неужто в вас нет обычной человеческой жалости?

— За что я должен вас жалеть? Пожалуйста, уходите.

— За что жалеть? Очень даже есть за что. Знали бы вы…

Она вдруг начала расстегивать свою блузку. Под застежкой обнаружилась сначала веснушчатая шея, потом черный кружевной лифчик. Не сводя глаз с Монти, она отвела руки назад, и блузка упала у нее за спиной.

— Перестаньте, — сказал Монти. — Вам непременно хочется внушить мне отвращение? Прекратите унижаться и уходите.

— Наконец-то в вашем голосе прорезались хоть какие-то живые нотки. Я уже начала беспокоиться, не зомби ли вы. — Она сидела, глядя прямо перед собой, густая краска разливалась по ее лицу и шее.

— Послушайте, чего вы от меня хотите? — спросил Монти. — И оденьтесь, наконец.

— Чего хочу? Хочу напугать вас. Я уже это сделала. Сознайтесь, великий человек, нагнала я на вас страху? Хочу, чтобы вы смотрели на меня. В моей жизни немного радостей, пусть будет хоть эта. Жаль, что Харриет нас не видит. Может, позвать ее?

Монти встал, сделал несколько шагов — и в ту же секунду Пинн вдруг исчезла для него, он забыл о самом ее существовании. В высоком зеркале перед его глазами отразилась Софи — плачущий призрак в подвенечном платье.

— Не сердитесь на меня, — послышался откуда-то сзади голос Пинн.

Монти отошел от зеркала, Софи скрылась.

— Оденьтесь, — повторил он.

— Все равно вы знаете, что я люблю вас, — сказала Пинн, натягивая блузку. — И вы знаете, что я ваша — в любой момент, как только вы меня захотите.

— А мне казалось, вы влюблены в Эмили Макхью.

— Возможно — хотя я не уверена, что это кошмарное чувство можно назвать любовью. А вот вас я люблю — это я знаю точно. И вы, единственный из всех знакомых мне мужчин, достойны меня. Я чувствую в вас родственную душу. Да, мы с вами родственные души, и вы тоже это понимаете.

— Говорите тише, пожалуйста.

— Боитесь все-таки, что Харриет услышит! Не понимаю, как можно вообще питать какие-то чувства к этой слезливой бабе?

— Простите, но мне нечего вам ответить. И меня не очень интересует, что еще вы имеете сказать.

— Боже, какие мы холодные! Ничегошеньки себе не позволяем, даже ради интереса, ни-ни! У вас, наверное, рыбья кровь. Ясно, почему вы так ничего и не сотворили, кроме никудышных детективчиков. Зато постелька у вас тепленькая, так и хочется раздеться — и под одеяло. Раздеться? Вы же меня хотите, я вижу! Ну вот, я ваша. Видите, как вам везет? А хотите, я расскажу вам про свою жизнь?

— Спасибо, не надо. Просто уйдите.

— Да что вы вообще знаете о настоящей жизни? Вы не знаете, как это тоскливо, когда кругом одни подонки, и сам ты никому не нужен. И что такое по-настоящему страшно, понятия не имеете! Так я вам расскажу — хотите вы или не хотите. Пусть хоть что-нибудь отложится в вашем рыбьем мозгу. Я буду знать, что вы видели мою грудь и слышали про моего брата, — это меня немного утешит.

— Про какого брата?

— Про моего. У меня есть брат, на два года младше меня. Он дурачок. Мой отец ненавидел его и каждый день бил — на моих глазах. И так все мое детство. Все время бил по голове — нарочно по голове, чтобы он ничего не мог соображать. Мать, естественно, этого не видела, к тому времени ее уже след простыл. Так вот, брат мой, когда пошел в садик, был еще совершенно нормальный, умненький ребенок. Но к двенадцати годам он уже был готов, отец добился своего. Бил, бил, бил его — и добил, вышиб-таки из него все мозги. А знаете, какой он красивый, я таких в жизни не видела. Ему даже разрешают носить длинные волосы. Высокий, статный — прямо писаный красавец. Только совершенно глухой, и умом как малое дитя. В уборную и из уборной его водят за ручку. Я езжу к нему раз в месяц, но он меня не узнает. Он никого не узнает. Такой красивый дурачок. А отец женился во второй раз, счастлив. У них маленькая девочка, в которой он души не чает. Вот так. Ну что, представляете, каково с этим жить? Хотя вряд ли: где вам такое представить. Но ничего, я все равно рада, что рассказала. Теперь вы меня никогда не забудете, я сделала зарубку в вашей памяти. Можете, если хотите, даже написать об этом. Если, конечно, вы вообще способны писать о настоящей жизни. Это страшно, и это не какая-нибудь фальшивка.

— Не думаю, чтобы на этом можно было построить сносный рассказ, — сказал Монти.

— Не думаете? — Немного помолчав, Пинн встала и накинула на себя плащ. — Я никогда еще никому не рассказывала о своем брате, даже Эмили. Знаете, я убила бы его, если бы могла. Иногда мне даже снится, как я его убиваю: закалываю длинным, очень острым ножом, потом этим же ножом вырезаю у него из груди сердце.