80 лет одиночества - Игорь Кон

Казахский профессор сказал, что некоторые его коллеги считают неприличным знание русского языка. «Но мы же не можем без него обойтись! Оставляя в стороне все прочие вопросы, те же любезные немцы находят нам переводчика с русского, а если бы надо было переводить с узбекского и казахского, они бы десять раз подумали».

А узбекский коллега рассказал об Исламе Каримове. «Конечно, – сказал он, – Каримов сейчас значительно более авторитарен, чем когда он был первым секретарем Компартии Узбекистана. Но что ему остается делать? Он воспитывался в русском детском доме и на дух не принимает исламского фундаментализма. Если его убьют, восторжествует не просто исламский радикализм, но начнется узбекско-таджикская резня, остановить которую будет трудно».

Я незнаком с Каримовым и вообще не люблю несменяемых президентов, но все-таки он, как и Назарбаев, отличается от покойного Туркменбаши, и оценивать их деятельность только по уровню развития демократических институтов я бы остерегся. Политика – искусство возможного. Но распространить этот принцип на Россию я не готов – она стоит на другом этапе развития.

Поездки по стране были поучительны и с точки зрения понимания этнокультурных особенностей. В 1968 г., прочитав в программе социологической конференции в Ереване, что ее проводят общество «Знание» и МВД Армянской ССР, я подумал, что имеет место смешная опечатка: наверное, не МВД, а МВО – Министерство высшего образования. Оказалось, все было правильно. В Ереване, как и Москве, Министерство высшего образования социологию не признавало, а прогрессивное МВД, напротив, всячески поддерживало и даже имело собственную социологическую лабораторию. Одно из наших заседаний проходило в здании этого министерства и под председательством министра. В начале доклада о математических методах в социологии вдруг раздался страшный грохот, и в зале появилось подразделение моторизованной милиции. Докладчик был человек умный и таблицей умножения злоупотреблять не стал…

Потом мы отправились в поездку по Армении. В Кировакане нас принимали партийные власти, все было хорошо, только непривычно прямо с утра и с каждой едой пить коньяк. Мы пытались этого не делать, но хозяева говорили, что надо уважать национальные традиции. Четверо мужиков смотрели на бутылку, как на врага, легко с нею справлялись, но на месте пустой бутылки сразу же появлялись две полных. Только перед самым отъездом секретарь горкома по секрету рассказал мне, как надо себя вести: «В отличие от Грузии, где гостя все время уговаривают пить, армянский обычай демократичен. Рюмка гостя всегда должна быть полной, но пьет он из нее или только пригубливает – никого не волнует и не обижает».

В Ленинакан мы приехали утром в субботу. Нас встретил начальник милиции, разместил в единственной в городе приличной гостинице, и два дня мы ходили из одного ресторана в другой. А. Г. Здравомыслов однажды вышел пройтись, и, когда за нами пришли, его на месте не оказалось. Но полковник не растерялся. У входа в гостиницу поставили милиционера, велели задерживать всех бородатых и того, кто признается, что он Андрей Григорьевич, препроводить в очередной ресторан. Все так и было сделано, мы смеялись, что Андрей имел привод в ресторан.

А когда в понедельник вместе с руководителем нашей поездки ереванским профессором-философом Г. Г. Габриэльяном я пошел в горком партии, то стал свидетелем форменной драмы. Как вежливый человек, первый секретарь не счел возможным говорить при мне по-армянски. Одной половиной рта он приветливо улыбался мне, а другой свирепо рычал на старика Габриэльяна: «Наши гости не знают наших обычаев, но вы-то как могли допустить подобное?! Ленинакан – второй город республики, как вы могли приехать сюда после какого-то Кировакана? И при чем тут милиция? У нас все было готово к приему гостей, я ждал дома, секретарь по пропаганде несколько раз звонил в гостиницу, там сказали, что никто не приезжал. Как вы могли устроить такое безобразие?» Честно говоря, мне даже стало страшно за милицейского полковника, невольно помешавшего проявлению партийного гостеприимства.

Впрочем, шутки шутками, а народное кавказское гостеприимство и в Армении, и в Грузии, и в Азербайджане было по-настоящему широким и искренним. Однажды, во время Психологического конгресса в Тбилиси, отнюдь не из экономии, а в ожидании вечернего банкета я заказал себе в ресторане «Греми» очень скромную еду. Но тут за мой столик сели два пожилых грузина, сотрудники министерства финансов. Когда они узнали, что я ленинградец (оба там учились), они что-то сказали официанту, тот куда-то сбегал, мое дешевое вино (другого просто не было) заменилось чем-то лучшим, есть я должен был то, что заказали эти люди, и ни о какой расплате речи быть не могло. Этих людей я ни до, ни после никогда не видел, моих книг они не читали и отзывов на диссертации не просили.

В Грузии я понял, что о национальных обычаях можно всерьез говорить только с интеллигентом как минимум во втором поколении, остальные боятся испортить имидж своего народа. Когда такой собеседник нашелся, многое стало понятным. Традиционные народные правила гостеприимства у всех народов более или менее одинаковы, городская культура делает их отчасти дисфункциональными, но принять это трудно. Командировочный – не совсем личный гость, но грузин ударить в грязь лицом не может. Когда-то на это были представительские расходы, потом их не стало, но любого гостя надо принимать по высшему разряду. Члены коллегии Министерства образования ежемесячно «скидывались» на эти цели. Особенно сложно было, если приезжала женщина. Все знали, что гостиница и суточные ей оплачиваются, но какой грузинский мужчина мог допустить, чтобы женщина при нем за что-нибудь платила? Воспитанные люди старались не злоупотреблять официальным гостеприимством, а нормальный столичный бюрократ брал все, что дают, а по возвращении домой рассказывал, как там все воруют: на зарплату так принимать гостей нельзя. Так что даже искреннее гостеприимство часто имело негативный результат.

Хотя официальный советской идеологией был интернационализм, казалось бы, несовместимый с ксенофобией, большевистский принцип идеологической исключительности, естественным образом наложившийся на старую идею «Москва – третий Рим», и образ СССР как осажденной врагами крепости порождали совсем иные чувства. После Второй мировой войны, чтобы обеспечить себе идеологическую монополию и преодолеть западные влияния, Сталин развернул широкую кампанию по созданию образа глобального врага. Борьба с космополитизмом, влиянием «растленного Запада» и «низкопоклонством перед иностранщиной» успешно внедряли в массовое сознание недоверие ко всему чужому, включая культуру. Все инакомыслящие автоматически становились врагами народа и агентами иностранных разведок.