Надежда на счастье - Лаура Гурк

Сердце его болезненно сжалось. Вскочив с постели, он схватил свою одежду.

– Нет, ты меня не любишь.

– Люблю, Конор.

Он начал одеваться. Взглянув на нее, пробормотал:

– Ты не можешь меня любить.

– Дорогой, я не собираюсь спорить с тобой. Я говорю, что люблю тебя, а если ты мне не веришь, то с этим я ничего поделать не могу.

Конор повернулся к жене спиной и застегнул брюки.

– Ты меня не любишь, – повторил он, не оборачиваясь – Ты не можешь меня любить. Ты меня даже не знаешь.

– Я знаю тебя лучше, чем тебе кажется.

Резко развернувшись, он пристально посмотрел на нее.

– Неужели? Что же ты обо мне знаешь? Ты знаешь, что я воровал, жульничал, лгал? Что ты на это скажешь?

Но она смотрела на него все с той же нежностью. С нежностью и с бесконечным терпением.

Не в силах вынести ее взгляд, он закрыл глаза. Он не мог поверить, что она действительно его любит. Такое просто не укладывалось в голове.

Повернувшись к окну, залитому лунным светом, Конор пробормотал:

– Ты ведь понятия не имеешь, кто я такой на самом деле.

– Так почему ты мне не расскажешь?

Собравшись с духом, он посмотрел ей в лицо, посмотрел в лицо правде.

– Ладно, хорошо. Я admhaim.[24]

– Что ты сказал? – Она посмотрела на него вопросительно.

– Я сказал, что исповедуюсь. Считается, что это полезно для души, верно?

Глава 28

– Все дело было в винтовках, – начал Конор. – Они хотели знать, где спрятаны винтовки. Американские винтовки Шона. Мы тайно ввозили их целых два года, прямо под носом у британцев. И прятали их по всей Ирландии, сотню тут, сотню там. Мы готовили восстание, понимаешь? У нас имелись даже тайные лагеря для подготовки и обучения бою. Мы тогда не знали, что эту войну нам не выиграть.

Конор говорил очень неуверенно, Оливия поняла: он никому еще об этом не рассказывал.

– Мы переправили девять сотен винтовок и тысячу комплектов амуниции, прежде чем они схватили нас. Меня с Адамом арестовали при попытке вытащить оружие из поезда. Они бросили нас в тюрьму. А Шона арестовали позднее, уже в Дублине. Кто-то нас предал, но мы так и не узнали, кто именно.

Оливия слушала затаив дыхание. Ей казалось, что она сумеет излечить душевные раны мужа, если узнает, что с ним произошло.

– Нас судили, – продолжал Конор. – Но оказалось, что Шон уже давно что-то заподозрил. И, опасаясь предательства, умудрился достать винтовки из поезда еще до нас. Он пытался дать нам знать, что оружие уже не в поезде, но его человек не смог вовремя связаться с нами. Как бы то ни было, британцы не смогли найти оружие, и им оставалось лишь обвинить нас в попытке ограбления. Нас отправили в тюрьму Маунтджой.

Конор прошелся по комнате, затем, усевшись в кресло, продолжил рассказ:

– Где спрятано оружие, знали только трое: Шон, Адам и я. Но от Шона толку не было; они знали: он ни за что не заговорит. Он уже побывал во многих тюрьмах, наш Шон, и британцы понимали, что его им не сломить. Так что его они сразу же убили. Прямо на глазах у нас с Адамом. Шон улыбнулся мне, перед тем как британец перерезал ножом ему горло.

Оливия на мгновение зажмурила глаза – было невыносимо больно слушать этот ужасный рассказ. Собравшись с силами, она открыла глаза и приготовилась выслушать все до конца.

– Тело Шона рухнуло на землю, и казалось, что он смотрит на меня уже мертвыми, невидящими глазами. Из горла его хлестала кровь, а он все еще улыбался.

Внезапно Конор наклонился и закрыл лицо ладонями.

– О Господи, – простонал он. – О Господи…

Оливия ждала продолжения, но он молчал. Она понимала: сейчас он не должен остановиться, должен обязательно выговориться, для него это единственный способ исцеления.

– И что произошло потом? – спросила она, наконец.

Конор вздрогнул и выпрямился. Потом снова заговорил:

– Британцы были очень глупы. Они думали, что, убив Шона, запугают нас, заставят говорить. Но мы еще сильнее возненавидели их, если такое вообще возможно. Потом они поняли свою ошибку: мертвый мученик стоит дюжины повстанцев. Они разделили нас, Адама и меня. Меня поместили в камеру и приковали цепью к стене. Когда мне приносили еду, я вынужден был лакать из миски, стоя на четвереньках, как собака. Рыбьи потроха. Сырые и вонючие рыбьи потроха – день за днем. Но я не сказал им, где спрятаны винтовки. Я не сказал им.

И тогда они лишили меня сна. Водили меня кругами по тюремному двору и поливали холодной водой, если я засыпал на ходу. Я видел, как солнце три раза всходило и заходило, а потом потерял сознание. Тогда они стали пороть меня. Но я все равно ничего им не сказал.

Конор надолго умолк, а когда вновь заговорил, в его голосе звучало отчаяние.

– Я начал слышать голоса. Голоса моих сестер. Та ocras orm, Conor. Та ocras orm. Снова и снова. Без конца… И я до сих пор их слышу. О Господи… Они умирали, им нечего было есть. Они и сейчас просят меня найти им еды. Бриджит, Эйлин и Меган. Я слышу их, но не могу им помочь. У нас не было еды.

Он заткнул уши руками, чтобы не слышать голоса сестер.

– Конечно, я знал, что они уже умерли. Но я слышал их голоса в своей камере, видел их лица – как будто они находились рядом. И Майкл тоже громко звал на помощь, но я не мог ему помочь. А еще – голоса охранников: «Скажи нам, Пэдди, скажи нам, где ружья. Скажи нам, скажи нам…».

Он посмотрел на Оливию, но она не была уверена, что он ее узнал. Ей хотелось подбежать к нему, обнять, утешить, но она знала, что тогда он, возможно, не сможет продолжить свой рассказ. А ему нужно было выговориться, во что бы то ни стало.

– Я их проклинал, я пел, я громко кричал, но ничего им не сказал. Я не сломился. Тогда они отвели меня к Артуру Делемеру, начальнику тюрьмы. – Конор дрожащей рукой провел по волосам. – Мне казалось, что я уже испытал всю боль, существующую в этой жизни, но выяснилось, что я ошибался.

«О Господи, – в отчаянии думата Оливия. – Как ему помочь? Что сделать?»

– Они привязали меня ремнями к столу. – Он закрыл глаза, и по телу его пробежала дрожь. – Ох, некоторые вещи не поддаются описанию. Их нельзя выразить словами.

В конце концов, я потерял сознание от боли. А когда очнулся, охранников уже не было. И Делемер заговорил со мной. Он сказал, что прекрасно меня понимает и что ему хотелось бы помочь мне, но он не сможет, если я не скажу, где спрятаны ружья. Он посоветовал мне подумать и ушел. Затем вернулись охранники, и все началось сначала… Я потерял счет времени. Час проходил за часом, день за днем. Я лежал там и считал в обратном порядке, от тысячи, как будто это было самое важное дело в жизни. Лежал, пытаясь не чувствовать боли. На некоторое время это подействовало. Я даже пытался молиться, если ты можешь в это поверить. Я произносил псалмы, но не помнил их все. Не мог вспомнить.