Русско-прусские хроники - Вольдемар Балязин

- Хорошо, что у тебя и мать, и даже бабушка - из Италии, и даже более того - из Папской области.

- А что в том особенно хорошего?- спросил я.

- Отвечу тебе словами римского баснописца Федра:

"Ум выше храбрости". А я в тебе и храбрости не наблюдал, и, судя по твоему вопросу, и ума у тебя еще не очень много. Ты ведь едешь в Италию, а там к людям иной веры и к иноземцам относятся очень подозрительно. Тем более что ты приедешь из протестантской страны. И любой инквизитор, а ты должен знать, что Римская инквизиция будет следить за каждым твоим шагом, как только ты приедешь в город, с самого начала усомнится в тебе.

- Почему?- робко спросил я, не желая еще раз показаться дураком в глазах Джованни.

- Потому, что фамилия у тебя французская, приехал ты из немецкой страны Пруссии, к тому же страны протестантской, вот и пойми попробуй, чего от тебя ждать?

- Но я же католик!- в горестном недоумении воскликнул я.

- Разные бывают католики,- вздохнув произнес Сперотто, и я понял, что некто глубоко скрытый и мне совсем недоступный засел в его существе до самой смерти. А он, видимо, желая приободрить и успокоить меня, сказал:

- А вот то, что и мать у тебя, и бабушка - природные итальянки, это хорошо.

- Бабушка Анна,- сказал я с гордостью,- даже жила в одной усадьбе с Илией Святым,- забыв запрет родителей говорить об этом хоть кому-нибудь, признался я учителю.

И вдруг впервые за все время я заметил, что Сперотто испугался.

- Когда это было?- спросил он хриплым шепотом. И, еще тише добавил:- И что она там делала?

- Она жила на вилле "Монте-Сперанца", когда Илия был совсем стар и болен. Бабушка служила у него прачкой.

- Она была членом ВКП(б)?- почему-то задал еще один вопрос Сперотто.

- Нет, кажется, нет,- пробормотал я.- Моя бабушка, конечно, "Люхря" она до сих пор плачет, когда вспоминает доброго Илию Святого,- но она не умеет ни читать, ни писать.

- Тогда это еще могло быть,- успокаиваясь, пробормотал Джованни.Тогда еще возле папы мог оказаться и "Люхря". Да нет, прачка, это - ничего. Это может обойтись и без последствий. Я точно знаю, что до сих пор живы художники и ваятели, изображавшие Илию, жив и его возничий, и даже некоторые охранники. Правда, с последними хуже, их осталось совсем мало, почти всех либо отправили в Парагвай, либо повесили, либо сожгли, обвинив в государственной измене.

Я молчал, пораженный.

- Но бабушка до сих пор так любит Илию!- воскликнул я.

- Дурачок,- необычным для него ласковым тоном проговорил Сперотто и, вздохнув, добавил:- Приедешь в Рим, поживешь там немного, пооботрешься, и сам все поймешь. А про то, что бабка твоя жила на вилле "Монте-Сперанца", на всякий случай, не говори никому.

И я удивился, что и его совет и совет родителей - молчать о бабушке, совпали точка в точку.

И когда я уже пошел было к двери, Сперотто вдруг остановил меня.

- Послушай-ка, Томмазо, а ты знаешь, это может и помочь тебе в жизни. Сейчас уже, похоже, не то время. Незадолго перед Второй Религиозной висеть бы твоей бабке Анне на виселице или, в лучшем случае, гнить в Парагвае в серебряных рудниках вместе с индейцами. Но сейчас времена вроде меняются, про старых врагов вроде забыли, хотя Василиск никогда не забывает ни о ком и ни о чем. Просто у него сейчас появились новые заботы с новыми врагами теми, кто помогал Бесноватому на временно оккупированной территории или был у "Черных ландскнехтов" в плену.

А кроме того, в освобожденных от войск Бесноватого странах Инквизиция тоже вылавливает тысячи Коллаборационистов79. И потому сейчас в Парагвай идут целые караваны галер, на которых каторжники под охраной солдат из Народных Конвойных Войск Дозора сами себя везут в болота, леса и рудники этой богом проклятой страны.

Услышав последнюю фразу, я изумился: Сперотто раньше всегда хвалил Парагвай и частенько, особенно если был под хмельком, говаривал: "Да, славно мы пожили в Парагвае. Веселенькое да и безбедное было время.- И добавлял непременно:- Молодо-зелено - плоть тешили, а о душе не думали".

И вдруг, совершенно неожиданно и вроде бы без всякой связи с предыдущим, добавил:

- А знаешь, парень, для римского Ордена ГПУ ты можешь оказаться нужным и полезным человеком - если они убедятся, что ты не заслан в Рим их врагами, то могут даже попытаться использовать тебя в своих интересах и тогда уже отправить своим соглядатаем куда-нибудь в другую страну, ну хотя бы и в ту же Пруссию, а то и еще куда-либо.

"Что за ерунду порет одноглазый дурень",- подумал я, но жизнь показала потом, что он оказался прав, а ума у меня и на сей раз оказалось ни Бог весть сколько много.

***

А между тем пришла, наконец, долгожданная весна победы. Народы всех стран, покоренных Бесноватым, восстали против него и своих собственных предателей, пошедших к нему в услужение. Отряды горожан и мужиков уходили в леса, нападали на "Черных ландскнехтов" на дорогах, поджигали дома, где они оказывались на постое.

С запада - на Эльзас и Вестфалию - шли шотландские лучники, английские арбалетчики, конные гасконцы, драбанты Фландрии, а тяжеловозы из Булони, Першерона, Бретони и Брабансона везли осадные мортиры, тяжелые гаубицы и сотни артиллерийских парков, понтонов и осадных машин для того, чтобы сокрушить крепости, в которых еще сидели гарнизоны Бесноватого.

А навстречу им с юга шла не менее грозная пехота и конница папы Василиска. Сделав крутой и неожиданный бросок с юга на восток, войска папы очистили от бандитов Зигфрида Берксерьера Венгрию, Валахию, Болгарию, Польшу, Богемию, Моравию, Сербию и ворвались в Саксонию. А затем талантливые и храбрые папские коннетабли разделили свои легионы на два потока и самый большой и мощный, которым командовал Георгий, прозванный в народе "Победоносцом", повернул на запад - к Саксонии и Бранденбургу, нацеливаясь на Берлин, а второй поток пошел на север - к побережью Балтики и Кенигсбергу. Этим потоком командовали коннетабли Константин и Александр. Легионы коннетабля Константина осадили Данциг и Кобленц, а гвардейцы Александра - а у него под началом были почти одни гвардейские когорты и легионы - внезапно оказались у стен Кенигсберга.

9 апреля коннетабль Александр прислал в город своих парламентеров, и наш трусливый монарх попробовал было робко возмущаться нарушением нейтралитета, но и парламентеры Александра, и сам король хорошо знали, насколько непорочным и девственно чистым был этот так называемый "нейтралитет" и, поломавшись полдня, подписал акт о признании Кенигсберга и третьей части Пруссии папской провинцией. Короля отпустили с миром, к каким-то его родственникам не то в Голштинию, не то в Ангальт, в общем, куда-то в Шлезвиг или даже Данию, но я потому пишу об этом столь неопределенно, что наш так обожаемый монарх был настолько безлик и непопулярен, что судьбой его не поинтересовался почти никто, кроме самых близких к нему придворных, да, может быть, двух-трех камердинеров и лейб-лакеев.

Папа Василиск оказался ненамного лучше татарина Тенгиз-Булата. За считанные недели он выслал из Кенигсберга всех протестантов и, даже не организовав "референдума", а просто объявив о введении своего собственного управления, прислал в Кенигсберг своим Прокуратором крещеного язычника Николая, бывшего деревенского коновала, человека дикого, неотесанного, спесивого, но чрезвычайно хитрого и пронырливого. Никто толком не знал, откуда он родом, но поговаривали, что Прокуратор родился где-то в Золотой Орде, на реке Итиль, и с купеческим караваном совсем молодым человеком пришел в Рим. Там он влюбился в какую-то плебейку из Греции по имени Глафира и взял ее имя в качестве собственной фамилии, став Николаем Глафиросом и выдавая себя за незаконного сына важного византийского патриция, родственника последнего Трапезунтского императора Давида Комнина. Как бы там ни было, но в Риме его знали, и он, пользуясь поддержкой кого-то из кардиналов, чье имя он тщательно скрывал даже от своих клевретов, стал править как восточный деспот, запретив не только богатым бюргерам, но и знатным господам ездить в экипажах, запряженных более чем парой коней, с гайдуками верхом и форейторами на запятках, чтобы любой обыватель мог отличить его черную карету, запряженную шестеркой вороных жеребцов, с тремя гайдуками в седлах и лакеями на подножках.

На место изгнанных трудолюбивых протестантов Глафирос понавез итальянцев с Сицилии, с Корсики, из Сардинии, не очень-то трудолюбивых хлеборобов, но зато опытных моряков, которые за несколько лет запустили тучные нивы Пруссии, выходя на лов сельди и трески и собирая на берегу кусочки знаменитого янтаря - кусочки окаменевшей смолы древних деревьев, залитых морем во время Ветхозаветного потопа.

Прокуратор Николай Глафирос, как и многие неофиты-католики, люто ненавидел протестантов, и однажды ночью его люди - так, по крайней мере, утверждали в городе,- одновременно подожгли королевский замок и Кенигсбергский Кафедральный собор.