Вперед, на Запад! - Чарльз Кингсли

Лишь только гости ушли, епископ приказал индианке подать ему из-под подушки шкатулку и, бормоча молитвы по требнику, злобными, жадными глазами скаредной старости стал пожирать драгоценности, наполнявшие шкатулку.

— А все же это даст мне возможность купить красную шапку.[163] Поставь ее на место, Тита, и не смотри на нее слишком долго, дитя мое, не поддавайся искушению. Небо из любви к индейцам сделало их бедными в этой жизни, чтобы вознаградить в будущем. Ах! Уф! Так! — И старый скряга влез на свою койку.

Тита задернула над ним сетку от москитов, второй сеткой обернула свою голову и сделала вид, что уснула в углу на полу.

Полночь давно миновала, и луна скрылась. Часовые, которые топали и покрикивали наверху, пока не уснули их офицеры, разбрелись в разные стороны и заснули не менее крепко, чем епископ.

Два длинных предмета выскользнули из-за одинокого утеса Морро Гранда, лежащего на расстоянии около пятисот ярдов от галлеона. Они были почти невидимы на сверкающей поверхности воды, будучи совершенно белыми. Если бы даже часовой смотрел на них, он мог бы их заметить только благодаря фосфоресцирующим полосам по бокам.

Епископ проснулся и с трудом повернулся на бок. Выпитое вино давало себя чувствовать. Болела голова. Он неловко сел на своей койке и позвал Титу.

— Подсунь мне другую подушку под голову, дитя! Что это, рыба?

Тита посмотрела. Она предпочла ничего не говорить. Ее слова вызвали бы возражения, а у нее были свои причины желать, чтобы епископ скорее уснул. Епископ взглянул еще раз, решил, что это, должно быть, белый кит или акула, или другое морское чудовище, перекрестился и снова захрапел.

В это время дверь каюты тихонько открылась, и просунулась голова интенданта.

Тита, села, а затем скользнула меж столов и стульев.

— Спит он?

— Да, но шкатулка у него под головой.

— Черт бы его побрал. Как же мы достанем ее? Галлеон отплывает завтра утром, и тогда все пропало.

Тита показала свои белые зубы и дотронулась до кинжала, который висел на боку интенданта.

— Я не посмею, — вздрогнув, сказал негодяй.

— Я посмею, — сказала она, — он бил мою мать, она не хотела отдавать меня в их школу учиться. Он послал ее на рудники, и она умерла через три месяца. Я видела, как она шла с цепью на шее. Я смею убить его! Я хочу убить его! Хочу!

Сеньор почувствовал себя гораздо легче. Разумеется, у него не было желания самому совершать убийство, потому что он был добрым католиком и боялся дьявола. Но Тита — индианка, и если ее душа погибнет, это не так важно. Души индейцев стоят так же мало, как и их тела. Так думал интендант; и поэтому он ответил:

— Но нас накроют.

— Я выскочу из окна со шкатулкой и поплыву к берегу. Они никогда не заподозрят вас и подумают, что я утонула.

— Тебя может схватить акула, Тита. Лучше отдай мне шкатулку.

Тита улыбнулась.

— Вы не хотите потерять ее и мало беспокоитесь о том, что потеряете меня. И все же вы говорили мне, что любите меня.

— И я люблю тебя, Тита! Я женюсь на тебе! Клянусь! Я готов поклясться на распятии, если хочешь!

— Тогда клянитесь, или я не дам вам шкатулки, — сказала Тита, вытаскивая маленькое распятие, висевшее у нее на шее, и пожирая испанца глазами, полными любви.

Дрожащий и бледный, он поклялся.

— Дайте мне ваш кинжал.

— Нет! Его могут найти. Меня заподозрят. Что, если увидят, что мои ножны пусты?

— Тогда ваш нож. Его горло достаточно нежно. — Она неслышно, как кошка, скользнула к койке, а ее трусливый сообщник дрожа стоял на другом конце каюты, повернувшись к ней спиной и закрыв глаза, чтобы не видеть, что она делает.

Внезапно чья-то тяжелая рука схватила его за горло. Что это — епископ или его дух? И, позабыв все кроме дикого страха, интендант открыл рот для крика, но в ту же минуту ему в рот был засунут платок, а в следующую он лежал на столе, связанный по рукам и ногам. Каюта была полна вооруженных людей.

Двое из них вязали епископа, двое других держали Титу.

— Теперь, Билль, — прошептал схвативший интенданта, — наверх и изо всех сил кричи «пожар». Девушка-убийца! Ваша жизнь в моих руках. Покажите мне, где спит командир, и я прощу вас.

Тита взглянула на громадную фигуру говорившего и молча повиновалась. Интендант видел, как она вошла в каюту полковника, затем послышалась короткая борьба, и на мгновение воцарилась тишина. Но только на мгновение, потому что уже был дан сигнал к тревоге, и поднялась дикая суматоха.

Эмиас (это был он) уже овладел кормой. Часовые были связаны и лежали с кляпом во рту; полуголых матросов, которые в одних рубахах, дрожа, вылезали на палубу через решетчатый люк с возгласами: «Пожар! Крушение! Измена!» хватали и сбрасывали вниз.

— Спустите эту лодку, — крикнул Эмиас по-испански двум или трем испанцам, которым все же удалось выбраться на палубу. Безоружные, раздетые люди не посмели ослушаться.

— Теперь прыгайте в нее и ловите других.

Каждого вновь появляющегося хватали в охапку и бросали за борт, в лодку.

— Теперь режьте канат и плывите, куда хотите, но если вы сделаете попытку вернуться на корабль — мы вас потопим.

— Пожар, пожар! — продолжал кричать Карри. — Все наверх, если жизнь вам дорога!

Хитрость вполне удалась. Не прошло получаса, как все лодки, битком набитые испанцами в одних рубашках, летели к берегу со всей быстротой, на какую только были способны.

— Поставь грот и фок-зейль[164], Билль! — сказал Эмиас. — Обрежь канат. Когда двинемся, мы начнем щипать перья с убитой дичи.

— Из тебя вышел бы недурной сокольничий! Надеюсь, потроха этого большого боевого петуха придутся нам по вкусу!

— Уверен в этом, — сказал Джек Браймблекомб, — недаром он так низко сидит.

— Главным образом, благодаря твоей тяжести, Джек! Кстати, где командир?

Увы! Забытый в суматохе, связанный дон Педро беспомощно лежал на палубе в одной рубашке. Он уже истощил весь свой запас обращений к невидимому миру. В ту самую минуту, как Эмиас произносил последние слова, мимо его уха просвистели две пули, выпущенные откуда-то снизу. Из окон кормы, выходящей на верхнюю палубу, был открыт меткий огонь. Эмиас не хотел напрасно рисковать жизнью, зная, что количество оставшихся на корабле испанцев все еще может превышать количество нападавших, и отступил на корму вместе со своими матросами. Начался горячий бой между двумя отрядами воинов, которые легко могли отличить своих от чужих по особенностям одеяния. Испанцы дрались в одних рубашках, англичане были одеты во что угодно, но среди них не было ни одного в рубашках. Испанцы бились как бешеные, но, несмотря на численное превосходство, постепенно отступали.