Мария Антуанетта - Елена Морозова

От непривычных занятий государственными делами она быстро уставала и, чтобы отдохнуть, уезжала в Трианон, где кружок ее фаворитов изрядно поредел. Она осознавала, что, подобно Полиньякам, ее друзья постоянно что-то хотели от нее, и никто не был готов ради нее поступиться хотя бы малостью из полученных благ. Теперь в Трианоне королева принимала в основном иностранцев: Ферзена, принца де Линя, барона Стединга, а когда ее за это упрекали, отвечала: «Они прекрасные собеседники и ничего от меня не хотят». Больше всего ей хотелось вновь завоевать любовь или хотя бы признание народа. Ферзен, как мог, поддерживал королеву, разрываясь между своим полком и Версалем. Наверное, не столь важно, пребывали ли их отношения возвышенно-романтическими или стали более земными, главное, они были, и по вечерам, отправившись к себе в апартаменты и подождав, когда стихнет шум отходящего ко сну дворца, Мария Антуанетта поднималась наверх, где ждал ее любимый человек, готовый разделить с ней и горе, и радость. Как пишет Э. Левер, зимой 1787/88 года королева предложила Ферзену переселиться в Большой дворец, в специально подготовленные для него апартаменты, расположенные над ее комнатами; она даже велела соорудить там особый камин, для которого отыскали шведского печника. Этот же печник сделал камин и в небольшой комнатке рядом с кабинетом королевы. Короля в курс этих реконструкций не посвящали — дворец был столь огромен, что вряд ли кто-нибудь из его обитателей мог похвастаться доскональным знанием всех его закоулков. Как полагают современники, королеве удалось примирить Людовика с Ферзеном, причем самым простым способом: она с возмущением пересказывала мужу сплетни и тут же уверяла его, что распускают их недоброжелатели, стремящиеся оторвать от Франции ее традиционную союзницу Швецию (которую Англия, оправившаяся после потери американских колоний, активно вовлекала в свою орбиту). А так как Ферзен являлся доверенным лицом шведского короля, то с ним никак нельзя портить отношения, особенно в связи с наметившимися перспективами четверного союза (Франция — Испания — Россия — Австрия). Причастность к государственным делам не прошла для королевы даром: оберегая свою личную жизнь, она научилась хитрить. Если раньше при появлении Ферзена щеки ее немедленно покрывались румянцем, а голос начинал дрожать, теперь она уверенно и спокойно встречала его и в многолюдных гостиных, и в уединенных аллеях парка. Ферзен умел удивительно молчать и слушать, а выслушав, погасить пожар эмоций немногословным советом. Счастливая своей любовью, она стала нежнее относиться к королю, с которым после ее решения не иметь более детей их объединяла только детская, источник их общих радостей и тревог.

Здоровье дофина не улучшалось, и его перевезли в Медон, официальную резиденцию дофина Франции, расположенную на высоком, поросшем лесом плато на полпути между Версалем и Парижем. Тамошний воздух считался целебным; король и королева старались часто навещать сына. «Дорогой брат, старший сын по-прежнему вызывает у меня беспокойство. Хотя он никогда не отличался здоровьем и крепостью сложения, столь резкой перемены к худшему я не ожидала. Рост его замедлился, одно плечо стало выше другого, позвоночник искривился. Его постоянно лихорадит, он очень ослаб и похудел. Болезненное состояние его, без сомнения, обусловлено сменой зубов. Они начали прорезываться, а некоторые даже выросли окончательно, что вселяет надежду. <…> В детстве король тоже отличался хрупким здоровьем и часто болел, но воздух Медона пошел ему на пользу, поэтому мы сейчас перевезли туда моего сына. Младший же вполне силен и пышет здоровьем, которого так не хватает старшему; он настоящий крестьянский ребенок, крупный, розовощекий крепыш», — писала Мария Антуанетта брату в феврале 1788 года. В апреле появились оптимистические нотки: «Мой сын уже месяц как живет в Медоне и поправляется на глазах. Его немного лихорадит, но не постоянно, а периодами, к нему вернулись смех и аппетит, силы прибывают, и мы надеемся, что позвоночник его расправится. Прорезался еще один зуб, два уже почти выросли. После Троицына дня мы поедем в Сен-Клу, где моему младшему сыну сделают прививку против оспы… никто еще никогда не видел более здорового, более крепкого и более сильного ребенка». Даже в самые тяжелые для нее периоды королева не переставала заботиться о детях, о их воспитании и развитии. А дети были такие разные! Крепкий, сильный, активный, здоровый, непоседливый малыш Луи Шарль, у которого, по свидетельству докторов, «случались сильные истерики». Мадам Руаяль, строгая десятилетняя особа, осознающая свое королевское величие; желая смягчить характер дочери, Мария Антуанетта брала ее с собой, когда с благотворительными целями посещала сирот и стариков. Дофин Луи Жозеф, страдавший от тяжелой болезни, иногда отпускавшей его, дабы вселить в родителей надежду, но вскоре вновь сжимавшей своими когтями его тщедушное тело. «Здоровье сына может пойти на поправку, а может стать еще хуже, нельзя исключать ни одну из возможностей, которые, не отнимая надежды, не позволяют уповать на лучшее», — писала в июле Мария Антуанетта брату. Придворные, те, кому в то время довелось посетить Медон, уже связывали свои чаяния с герцогом Нормандским, ибо были уверены, что дофину не суждено стать королем. Глядя на пышущего здоровьем супруга, Мария Антуанетта надеялась, что мальчик переборет болезнь и с возрастом станет таким же крепким, как отец. Заботливая и любящая мать, королева лично подобрала штат дофина и, преодолев сопротивление теток короля, назначила его наставником члена Французской академии герцога д'Аркура. «Они привыкли, — писала она о детях, — доверять мне и, когда совершают какой-либо проступок, сами рассказывают мне о нем. Я выражаю им свое неудовольствие, но при этом даю понять, что я не рассержена, а огорчена и опечалена их проступком. Я приучила их, что когда я говорю “да” или “нет”, дальнейших обсуждений быть не может, однако я всегда объясняю на доступном им языке причину своего решения, дабы они не подумали, что я поступаю по настроению». Людовик — не менее заботливый отец. Когда после оспопрививания у Мадам Руаяль началась лихорадка, мать и отец поочередно дежурили у ее постели. Если бы судьба распорядилась иначе, из Людовика и Марии Антуанетты получилась бы прекрасная добропорядочная пара: муж бы слесарничал, а жена воспитывала детей. Но судьбе угодно было поместить обоих на вершину власти, бремени которой каждый с самого начала старался избегать: один — пропадая на охоте, другая — кружась в бесконечном танце на балах и маскарадах. Когда ситуация в стране обострилась, король пал духом, а королева, несмотря на искреннее желание помочь супругу, оказалась неподготовленной к ведению государственных дел. Мария Терезия, успешно управлявшая обширными землями, готовила Марию Антуанетту к роли жены, но никак не правительницы.