Последние дни Помпей - Эдвард Бульвер-Литтон

— Что слышно насчет суда?

— Суд все еще идет, они там болтают да болтают, это будет тянуться до завтра.

— До завтра? Ты в этом уверен?

— Так говорят.

— А что Иона?

— Клянусь Вакхом, ей, видно, получше стало, раз у нее хватило сил заставить хозяина сегодня утром топать ногами и кусать губы. Я видел, как он вышел от нее темнее тучи.

— Ее комната близко?

— Нет, она наверху. Но мне недосуг больше болтать с тобой.

ГЛАВА X

Оса осмеливается залететь в паучьи тенета

Наступил вечер второго дня суда. Примерно в это нремя Сосий должен был заглянуть в ужасную неизвестность, но в ворота, которые он оставил открытыми, пошел не таинственный дух земли или воды, а грузная и вполне земная фигура Калена, жреца Исиды. Он едва обратил внимание на скромные дары — кучку недозрелых плодов и сосуд кислого вина, — которые благочестивый Сосий счел подходящими, чтобы приманить невидимого незнакомца. «Наверно, жертва богу сада, — подумал Кален. — Но клянусь головой моего отца, если этому богу всегда так мало жертвуют, придется ему отречься от своего божественного звания. Ах, если бы не мы, жрецы, богам пришлось бы туго. А теперь поспешу к Арбаку — я иду по зыбучим пескам, но должен дойти. В моих руках жизнь египтянина — во сколько же он ее оценит?»

Рассуждая так, он прошел через дверь в перистиль, где в эту звездную ночь горело несколько светильников, и тут сам Арбак вышел ему навстречу из двери за колоннадой.

— А, Кален! Ты ищешь меня? — сказал египтянин, и в голосе его послышалось некоторое замешательство.

— Да, мудрый Арбак. Надеюсь, я тебе не помешал?

— Ничуть. Только что мой вольноотпущенник Каллий трижды чихнул справа от меня, поэтому я знал, что меня ждет приятное, и вот боги послали мнеКалена.

— Не пройти ли нам в твои покои, Арбак?

— Как хочешь. Но сегодня ночь такая ясная и теплая, а я еще чувствую слабость после болезни, воздух освежает меня. Пойдем лучше в сад, там нас никтоне услышит.

— С удовольствием, — сказал жрец.

И «друзья» не спеша пошли на одну из многочисленных террас, уставленных мраморными вазами с цветами и деливших сад на части.

— Чудесная ночь, — сказал Арбак, — светлая и прекрасная, как двадцать лет назад, когда я впервые увидел берега Италии. Мой милый Кален, мы стареем. Нужно, по крайней мере, почувствовать, что мы жили.

— Ты-то можешь этим похвастать, — сказал Кален, осторожно наводя разговор на тайну, которая тяготила его, и чувствуя, что снисходительный и приветливыйтон, которого удостоил его высокомерный египтянин, только усиливает его страх. — У тебя несметные богатства, железное здоровье, которое не поддается болезням, ты счастлив в любви, испытал бесчисленные удовольствия и в этот самый час наслаждаешься мщением.

— Ты намекаешь на афинянина. Да, завтра на рассвете будет вынесен смертный приговор. Сенат неумолим. Но ты ошибаешься: его смерть не принесет мне никакой радости, она только избавит меня от соперника в любви к Ионе. Никаких враждебных чувств к этому несчастному убийце у меня нет.

— Убийце! — повторил Кален медленно и многозначительно, после чего пристально посмотрел на Арбака.

Звезды слабым и ровным светом озаряли гордое лицо своего пророка, но оно ничуть не изменилось. Кален, разочарованный и смущенный, опустил глаза. Он быстро продолжал:

— Убийце! Конечно, можно обвинять его в этом преступлении, но есть люди, которые знают, что он невиновен.

— Говори яснее, — холодно сказал Арбак; тайное предчувствие подготовило его к этому разговору.

— Арбак, — сказал Кален, понижая голос до шепота, — я был за часовней в священной роще. Я слышал все. Я видел, как твое оружие пронзило сердце Апе-кида. Я не виню тебя — ты поразил врага и отступника.

— Значит, ты видел все, — сухо сказал Арбак. — Я так и думал. Ты был один?

— Один, — отвечал Кален, удивленный спокойствием египтянина.

— А зачем ты спрятался за часовней?

— Я знал, что Апекид принял христианство и на этом месте должен встретиться со злобным Олинфом, чтобы обсудить план, как разоблачить священныетайны нашей богини перед народом. Я хотел выследить их и разрушить их замыслы.

— Говорил ли ты хоть одной живой душе о том, что видел?

— Нет, господин мой. Тайна погребена в груди твоего слуги.

— И даже твой родич Бурдон ничего не знает? Говори правду!

— Клянусь богами…

— Брось! Мы знаем друг друга — что нам боги!

— Тогда клянусь страхом возмездия — нет!

— А почему ты до сих пор не сказал ничего мне? Почему только накануне суда над афинянином посмел ты сказать Арбаку, что он убийца? И если ты так долго медлил, то почему говоришь теперь?

— Потому… потому… — Кален смутился и покраснел.

— Потому, — продолжал Арбак с ласковой улыбкой, дружелюбно похлопывая жреца по плечу, — потому, мой милый Кален — ты сейчас увидишь, как я буду читать в твоем сердце и объясню все твои поступки, — что ты ждал, пока я безнадежно запутаюсь, выступив с обвинением, и у меня не останется лазейки. Ты ждал, пока я добавлю к убийству лжесвидетельство, ибо после того как я сам возбудил в других жажду крови, ни богатство, ни власть не смогут меня спасти. И теперь, когда должен быть вынесен приговор невинному, ты говоришь мне это, чтобы я понял, какую ужасную сеть может завтра разорвать одно твое слово, хочешь увеличить этим цену своего молчания, показать, что собственная моя ловкость, с которой я разжигал ярость толпы, после твоего свидетельства обратится против меня же и если не Главк, то я сам попаду в пасть ко льву! Разве не так?

— Арбак, — сказал Кален, утратив всю свою наглость, — поистине ты чародей! Ты читаешь в сердцах, как по-писаному.

— Это мое призвание, — отвечал египтянин с тихим смехом. — Так вот, молчи, а когда все будет кончено, я сделаю тебя богачом.

— Прости, — сказал жрец, сразу сообразив, что надеяться на будущую щедрость жадного Арбака не приходится. — Ты сказал правду — мы знаем друг друга. Если ты хочешь, чтобы я молчал, то должен заплатить сколько-нибудь вперед, в виде жертвы Гарпократу. Если хочешь, чтобы роза, нежный символ скромности, пустила прочные корни, окропи ее сегодня золотым дождем.

— Как это остроумно и поэтично! — сказал Арбак все тем же ласковым тоном, который успокаивал и ободрял, хотя должен был встревожить и сдержать алчного собеседника. — Подожди только до завтра.

— К чему откладывать? А вдруг, когда я не смогу уже давать показания, не опозорив себя, потому что не дал их прежде, чем пострадал невинный, ты забудешь о моих условиях? Если ты уже сейчас колеблешься, мне не дождаться от тебя благодарности в будущем.