Sonin.ru - Уроки экономики - Константин Сонин

И все же вышло так, что Англия, которая не слишком спешила следовать заветам Адама Смита, оказалась в учебниках защитником свободы торговли, а французская администрация Наполеона III, бывшая, по сути, куда более либеральной, — нет. Франция, куда меньше разглагольствуя о свободе торговли и экономическом либерализме, практиковала куда более свободные торговые отношения, чем ее островная соседка. А английское лидерство достигалось не за счет коммерческого либерализма, а, наоборот, вопреки протекционизму, за который так ратовали всевозможные группы специальных интересов.

Со времен Девятилетней войны англичане, продолжая пить джин, приучились к пиву и портвейну. К тому же в обмен на высокие налоги, собираемые с производителей местного алкоголя, правительство защищало пивных производителей и продавцов от внешней конкуренции. Французские вина стали уделом узкой верхней прослойки общества — для богачей и запретительно высокие тарифы не страшны. Так что, когда война окончилась, никакого автоматического возвращения к довоенному состоянию не произошло: объем винной торговли между Англией и Францией в начале XVIII века был в 20 раз ниже, чем в XVII столетии.

И тут на ум приходит недавняя торговая (и не только) война с Грузией. Точно так же грузинским виноделам и производителям минеральных вод придется заново отвоевывать себе место на российском рынке. Аналогия с французским вином в XVII–XIX веках не придает особого оптимизма. За время, прошедшее с введения полного запрета на ввоз грузинских вин, россияне привыкли к дешевым чилийским и аргентинским винам, а вместо боржоми пьют «Эвиан» и «Перье». Кому-то кажется, что, если политические трения с Грузией будут улажены, киндзмараули и боржоми вернутся на наш рынок. Вовсе нет: лобби производителей и импортеров продукции, заменившей изгнанные с рынка напитки, будет стараться, чтобы действие санкций продолжалось. Страдать, как всегда, будут потребители — для них любое ограничение свободы торговли ведет к потерям. Как минимум, в виде уменьшения выбора и более высоких цен на оставшиеся на рынке товары.

ТОРГОВЫЙ ЗАНАВЕС

Сначала мирового финансового кризиса мировая торговля падала рекордными темпами. У ведущих мировых экономик — США, Великобритании, Франции, Италии — снижение торговых потоков с декабря 2008 года по март 2009-го составило 20–25 процентов, у Китая и Бразилии — больше 30 процентов. Дело не просто в спаде производства — практически во всех странах объем торговли сокращался еще быстрее, чем ВВП.

Отчасти это результат того, как измеряется объем мировой торговли. Снижение спроса в Америке на ноутбуки, произведенные в Китае, снижает не только китайский экспорт. Поскольку разные части компьютера создаются в разных частях мира, объем торговли падает повсюду — снижается даже объем американского экспорта, если какая-то часть китайских компьютеров производится в США. При подсчете полная, а не добавленная стоимость каждого товара включается в объем торговли страны, так что суммарное падение торговли оказывается намного больше, чем снижение суммарного ВВП.

От уменьшения объемов внешней торговли страдают прежде всего производители. Их товары не находят сбыта на международном рынке, и приходится рассчитывать только на внутренний спрос. И, как всегда в таких случаях, у национальных правительств возникает искушение защитить их хотя бы от внешней конкуренции, затруднив иностранным товарам доступ на национальный рынок. Способов сделать это много. Можно повысить конкурентоспособность отечественных товаров, увеличив цену импорта с помощью обложения его таможенными тарифами, а можно субсидировать отечественное производство и таким образом снизить стоимость его продукции.

Возражений же против растущего протекционизма, по существу, два. Во-первых, экономики некоторых стран — например, Китая — так сильно привязаны к рынкам других, что переключение на внутренний рынок в краткосрочной перспективе трудно себе представить. А во-вторых, силен страх перед опытом 1930-х годов, когда началось все с парада тарифных барьеров, а кончилось мировой катастрофой.

Нельзя сказать, что вред протекционизма и его политическая природа были совершенно непонятны в начале XX века. Первые американские президенты в этом веке, Теодор Рузвельт и Уильям Тафт, выиграли выборы, пообещав снизить импортные тарифы. Как и большинство населения, подавляющая часть палаты представителей была за их снижение. Но сенат США не зря устроен так, чтобы колебания общественного мнения не слишком сильно сказывались на его составе и, значит, на его решениях. Сенаторы времен «позолоченной эры», сами крупные бизнесмены, в течение трех десятилетий упорно защищали протекционистские меры. Как цинично заметил всесильный Нельсон Олдрич, лидер республиканцев в сенате: «Это правда, что в программе Республиканской партии мы обещали изменение тарифов. Но разве мы говорили, что собираемся их снижать?»

В катастрофическом развитии событий в самом конце 1920-х, когда ведущие экономические державы начали буквально соревноваться в возведении торговых барьеров, значительную роль сыграла курсовая политика правительств. Те страны, которые сохраняли привязку национальной валюты к золоту, оказались в более трудном положении, чем те, которые привязывать не стали. Девальвирующаяся валюта улучшала внешнеторговый баланс (грубо говоря, разницу между доходами от экспорта и расходами на импорт) и делала собственное производство более конкурентоспособным. Политическое давление в пользу протекционистских мер становилось слабее. Отказ от золотого стандарта давал возможность проводить активную денежную политику и — что было необходимо во время Великой депрессии и что очень важно и сегодня — давал Центральному банку возможность выступать в качестве кредитора последней инстанции. (Если валюта привязана к золоту, то Центробанк не имеет возможности напечатать нужное количество денег, если есть необходимость поддержать банки.)

Сейчас «золотого стандарта» нет, и тем не менее можно предположить, что политико-экономический механизм, способствующий появлению тарифных барьеров, остается на своем месте. Значит, те государства, которые пытаются поддерживать завышенный курс национальной валюты — например, спасая банки, выдававшие кредиты в иностранной валюте, скорее займутся протекционизмом, чем те, которые позволили валюте девальвироваться. Впрочем, с начала кризиса практически все страны уже сделали шаги по порочному пути протекционизма.