Вечная полночь - Джерри Стал

Я никогда не был с женщиной по-трезвому. Ни разу. Даже в первый раз, когда был пацаном, мне было пятнадцать, я тогда минимум укурился. Немного пьяный. Что-то… у Китти, насколько мне было известно, была пара бойфрендов с тех пор, как она спрыгнула. Но еще я знал, почему она была с ними. Ради еды. Жилья. Безопасности. Чтобы не быть одной… По всем, как она говорила, обычным причинам.

Без наркотиков для меня это дело было попыткой одновременно получить удовольствие и понаблюдать, как тебя разнесет до размеров табло. Каждое малейшее движение и звук усиливались до неимоверных размеров и отражались на лице. Сознание было сокрушительным. Я не выносил терять разум, когда снимал с себя одежду.

Наши тела переплелись, я проскользнул ладонью между ног, прижался губами к уху, а она выгнула шею, откинувшись головой обратно на подушку. Она вцепилась в меня, стиснув мой эрегированный член, одновременно со смущением и возбуждением. Словно если она отпустит его хоть на секунду, то он начнет летать по комнате, будто шарик, из которого выпустили воздух.

— О Господи, — прошептала она и при этих словах погладила рукой мне щеку. — О Господи, ты помнишь то ощущение, когда ты только что нажал на поршень баяна?..

— Чего?

Мы оба быстро дышали. Пробило на пот.

— Сам знаешь, — продолжала она, почти задыхаясь, сопровождая речь, сильно двигая бедрами вперед. — Когда химия уже в тебе, но еще не торкнула.

— Да…

— Но, ты знаешь, — ее голос утонул в гортанном стоне, — он вот-вот бабахнет… Уже начало, ну, пощипывать… И ты знаешь, что сейчас как вставит… И ты ждешь… ты ждешь…

— И свет делается прикольным, — шептал я, и губы терлись о ее мягкие у ушей волосы, — а краска на стене начинает пульсировать, будто ты неожиданно смог увидеть воздух…

— Верно, верно, — теперь одним пальцем она стала мять клитор, а другой рукой массировать мой член, дергать пульсирующий ствол вверх-вниз в одном ритме со собственными безумными воспоминаниями. — Когда эта хрень, ну, в тебе, но еще не торкнула, но ты знаешь, ты, блядь, знаешь… Ох, бля, вставляй… вставляй мне, урод… Но знаешь, ну, что через три секунды он торкнет тебя по хребту, и сердце вот-вот лопнет…

— Как Нагасаки, — простонал я, — как Хиросима, за глазными яблоками, внутри мозга.

— И можно сдохнуть, — шептала она, маневрируя, ерзая, пока не раскинулась передо мной, пустила в свою свежевыбритую ватрушку, схватив мой член двумя руками, раскрылась и направила внутрь, — можно сдохнуть от наслаждения… Хочется… кокаин заставляет почувствовать на одну секунду, всего на секунду, что тебе так хорошо, как вообще возможно, и тебе остается только завопить, издать оглушительный вопль, изгнать все звуки, которые полезут внутрь, когда тебя отпустит так, чтобы все внутри стихло.

— И ты загоняешь его, — пробурчат я, — вытаскиваешь блестящую иглу, вводишь снова, смотришь, как баян наполняется кровью… впрыскиваешь ее обратно, запускаешь… всю… до конца… обратно… внутрь…

Наши глаза закрылись. Ее ногти вцепились мне в спину. Острые зубы впились в губы. Стоны вырывались из наших глоток, а глаза наполняли странные жгучие слезы. Теперь мы стали больше, чем любовники. Мы были две души, настолько потерянные, так далеко зашедшие в своей панике и неприкрытом ужасе, что даже не понимали, то ли занимаемся любовью, то ли умираем.

— О, боже мой, да… — выдохнул я, слыша и не слыша свой голос. Сраженный болью и оцепеневший от наслаждения. Находящийся здесь и там, я трахал ее пизду, но чувствовал иглу, занимался любовью мышцами, но мысленно ширялся, позволяя ее словам, безумному наркотическому рассказу, поднять меня над моим телом, над нашими телами и погрузить в какую-то дикую смесь воспоминаний, ощущений, деформаций, тщетного желания оргазма, который не имеет отношения к сексу, и получить его можно лишь от наркотиков, безумия, до смерти накачивая себя отравой…

— Не останавливайся… двигайся… заставь меня чувствовать его… заставь меня перестать чувствовать… заставь меня… заставь меня… заставь меня… заставь меня… заставь меня… заставь меня… заставьменязаставъменязаставъменя…

Когда мы довели друг друга до чего-то похожего на одновременный оргазм, взорвались и опали, мне показалось, что мой разум внутри черепной коробки разбился. Пошевелив головой, я чувствовал, как обломки шевелятся и бряцают.

Выжатые и потные мы расцепили объятия и раскатились по разным сторонам кровати. Совсем по Уильяму Блейку: «Молнии-длани, иглы огня, как севшее солнце в западное море». Значение имел лишь оргазм: смерть от инъекции, передоз, выпад, который кладет конец всем прочим выпадам.

По нашей первой с Китти ебли я не сознавал, насколько сильно мечтаю умереть. И насколько сильно хочу жить. Всякий раз, как мы сексились, мы снова и снова повторяли ту странную беспорядочную прелюдию. Лицом к лицу, живот к животу, сбивчиво бормотали литанию про «это-похоже-на» наркотические воспоминания, и мы заново воссоздавали и отвергали повелевающую нашими жизнями страсть. В объятиях друг друга мы воздавали дань химическому возбуждению и оплакивали его утрату на веки вечные.

Так сложились наши отношения: двое, основывающие свою любовь на своем понимании того, что они слишком изуродованы, чтобы любить правильно. В любую минуту один из нас мог опять предаться воспоминаниям, а второй уступал. Мы могли употреблять наркотики или же превратиться в них. И мы использовали друг друга. Вот чем мы, собственно, и занимались.

Всякий раз, отправляясь в койку, мы дразнили себя чувственными воспоминаниями о последнем опьянении. Все время, проведенное в Фениксе, я отчаянно пытался расстаться со своим прошлым, избавиться от привычки. Но спасла меня Китти, а не все те собрания, консультации и групповая деятельность.

Китти. Так далеко по пути навязчивого желания завела меня она. И я вышел с другого конца. Вместо того, чтобы говорить «нет» жажде своей, я обнимал ее. Она заменила мне ее.

Мне думается, я никогда никого не любил так сильно, раньше я был не способен полюбить до конца. Я полностью капитулировал.

Когда все стало рушиться, меня поперли из «Макдональдса». Я не прошел тест на ослепительную улыбку, и после испытательного срока меня послали куда подальше. Как я не старался, у меня не получалось чувствовать эту дурацкую «лубовь». А из девяностодневной программы в Долине Прогресса меня выкинули через шестьдесят.

Сами понимаете, причин было много, но все накрылось, как говорится, медным тазом когда, после того, как я сообщил Мартину и всем остальным, что ушел на свою новую работу разносить еду пожарникам — не знаю уж, с чего придумал эту маленькую ложь, но она сработала здорово — я приехал домой вместе с Китти и немного пообжимался с ней на стоянке. Вообще-то я нигде не работал. Я тусовался в Феникс-колледже и писал неудобочитаемые рассказы в тамошней библиотеке.

Мы начали с прощального поцелуя. Закончили страстным, с торчащими из окна ногами, стонущими осями и скрипящими сиденьями сексом в общественном месте. До сих пор поражаюсь этому. Мне было сложно держаться на людях за руки, не то что предаваться нежностям. Но в тот день Китти забила на работу в «Магазине Импортных Автомобилей» и отправилась провести со мной день на каком-то пруду с утками, чтобы вволю пообщаться. Когда мы вернулись в Долину Прогресса, мы уже были весьма и весьма готовы. Зная Китти, уверен, что мы, наверно, начали с ее фирменных прелюдий с «помнишь ощущения от качелей?» А потом, как вы уже знаете, я слетел с тормозов. И вылетел из «дороги к дому».

Конечно, профессиональные консультанты по проблемам алкоголя и наркотиков были обязаны делать свое дело. Отведя меня в сторону, парень, работавший на кухне, тощий как шпала, бывший наркот из Нью-Йорка, рассказал мне, что подвели меня не вранье, не секс и не побеги из заведения и прочая хрень. Вся причина, объяснил он мне, в моем влиянии на остальных обитателей. «Они видят, что тебе плевать на все здешнее говно, и начинают думать, что им тоже можно. Это отвлекает их от выздоровления. Ты возмутитель спокойствия».

Вечером мне дали слово. Мартин собрал весь «коллектив» в столовой. Я должен был сидеть в центре круга, а он зачитывал список моих прегрешений. Мне не хватало только дурацкого колпака.

Очи Мартина метали молнии. Горячий дымящийся пот ручьями тек из подмышек его синего «шахматного» блейзера. На одну жуткую секунду я решил, что его вполне может хватить удар от одной ненависти ко мне.

— Вы… вы законченный эгоист! — ярился он. — В-вы думаете, что правила вам не указ… Вы думаете, ррраз вы из Лос-Анджелеса, вы этакий матерый джанки…

И на сладкое вывод, который мне преподнесли, еще когда я стал достаточно взрослым, чтоб меня выкинули из Младшей Лиги: «Вы не умеете работать в команде…»