Петух в аквариуме – 2, или Как я провел XX век. Новеллы и воспоминания - Леонид Аринштейн

В основном я писал для энциклопедии статьи о произведениях Лермонтова. Редактором раздела произведений была И. С. Чистова. Ирину Сергеевну отличали врожденный аристократизм и привлекательная внешность. Работником она была в высшей степени добросовестным, требовательным к себе и к другим. Мне она отбирала произведения, за которые либо никто не брался, либо взялся, но запорол статью: считалось, что я справлюсь с самым малопонятным стихотворением. В порядке компенсации за столь несправедливое распределение статей Ирина Сергеевна требовала от меня только разбора содержания. Всё остальное – то есть справочно-информационную часть, необходимую для энциклопедической статьи (местонахождение автографа, история публикации, кто и когда писал музыку к этим стихам и иллюстрировал их), она дописывала сама. Так мы сотрудничали почти четыре года и ни разу не поссорились.

Не знаю точно, кто привлек внимание Лермонтова к малоизвестной балладе Вальтер Скотта о Томасе Рифмаче (Thomas the Rhymer) из рода Лермонтов – скорее всего, Лермонтов прочел ее, когда в 14-летнем возрасте начал изучать английский язык, – но с той поры Михаил Юрьевич твердо уверился, что сей балладный герой, живший в тринадцатом столетии, был его далеким предком.

Вот что писал в вводной пояснительной заметке к балладе ее автор сэр Вальтер Скотт и что довелось прочитать Лермонтову:

«В истории народной шотландской поэзии мало найдется бардов, о которых вспоминали бы так часто, как о Томасе из Эрсилъдуна, известного под его прозвищем «Томас-Рифмач». Талант Томаса действительно сочетал в себе – или, во всяком случае, так считается – дар поэтического творчества и дар пророчества, что и по прошествии более пяти веков продолжает вызывать уважение и восхищение его соотечественников.

На развалины древней башни (в долине реки Твид) до сих пор показывают как на руины его замка. Народная память сохранила и его родовое имя – Lermont или Learmont».

Нетрудно представить, какое впечатление должно было произвести это открытие в душе романтически настроенного юноши. Ведь Томас Лермонт был не только шотландцем (а Шотландия всегда представлялась в России самым романтическим местом в мире), но и поэтом, обладавшим пророческим даром. Еще при жизни Томаса сбылось его предсказание о трагической гибели последнего шотландского короля из рода Мак Альпинов, разбившегося при падении с лошади, и потом в течение двух с половиной столетий последовательно осуществлялись другие его пророчества, вплоть до точно указанного им места разгрома англичанами шотландцев в битве при Флоддене… Поверив в то, что Томас Лермонт был его далеким предком, Лермонтов поверил и в то, что унаследовал его поэтический и пророческий дар.

Похоже, что четырнадцатилетний романтик не ошибался.

Настанет год, России черный год,Когда царей корона упадет;Забудет чернь к ним прежнюю любовь,И пища многих будет смерть и кровь;Когда детей, когда невинных женНизвергнутый не защитит закон;Когда чума от смрадных, мертвых телНачнет бродить среди печальных сел,Чтобы платком из хижин вызывать,И станет глад сей бедный край терзать;И зарево окрасит волны рек

(«Предсказание»)

Это пророчествует юноша, почти мальчик в 1830 году!

Об этом стихотворении я написал для «Лермонтовской энциклопедии» довольно обширную статью, из которой было ясно, что в падении самодержавия Лермонтов видел величайшее несчастье для России.

Я был почти уверен, что на меня будут давить, чтобы я переделал статью в духе принятых тогда идеологем: «Лермонтов – непримиримый враг самодержавия». Каково же было мое удивление, когда стало известно, что в московской редакции (а мы все свои статьи отсылали в Москву, в редакцию литературы и языка издательства «Советская энциклопедия») мою статью приняли буквально «на ура». Еще до этой статьи, бывая в Москве, я заходил раз или два в «Советскую энциклопедию», но никто на меня даже глаз не поднял: я коротко переговорил о каких-то текущих делах с одним из редакторов и ушел. Теперь же меня встретили как дорогого гостя: оторвались от своих столов, начали чем-то угощать и принялись обсуждать даже не столько статью, сколько вообще проблему монархии в России. Из довольно долгого и весьма интересного для меня разговора я понял, что в редакции господствуют оппозиционные настроения, но не либерально-оппозиционные, с чем я много раз сталкивался в среде моих друзей и знакомых, а оппозиционно-монархические, с чем я столкнулся тогда впервые. Монархических идей я не разделял, но уже одно то, что я стремился к объективности в изложении исторических фактов XIX столетия, воспринималось как то, что я разделял их взгляды.

Правда, в конце концов, где-то уже в высших инстанциях, мою статью о «Предсказании» все-таки немного «подправили».

Наиболее яркой фигурой в московской редакции «Советской энциклопедии» был Владимир Викторович Жданов, в то время, по-моему, никакой формальной должности не занимавший, но много лет до того заведовавший этой редакцией. Его слово по-прежнему было очень весомо и моральный авторитет чрезвычайно высок. Познакомились мы во время одного из его приездов в Ленинград в связи с выяснением каких-то договоренностей между Пушкинским Домом и издательством «Советская энциклопедия». Мы чем-то сразу понравились друг другу, и когда месяц спустя я приехал в Москву, Жданов принял меня как своего гостя: встретил на машине, отвез в издательство и пригласил жить у него на даче в писательском кооперативе «Красная Пахра», где я и провел несколько дней. Поселок по тем временам был в высшей степени элитным. Рядом с дачей Жданова находилась дача Твардовского, а с другой стороны, немного поодаль, за глухим высоким забором, – дача Юлиана Семенова.

Владимир Викторович провел со мной ознакомительную прогулку, сообщая, кому какая дача принадлежит. Меня удивило, что наряду с именами, которые были у всех на слуху, хозяевами дач были и совершенно неизвестные люди.

– В действительности, мало кто из писателей может себе позволить приобрести такую дачу, – заметил в ответ на мое недоумение Жданов. – На учредительном собрании нашего кооператива председатель прямо предупреждал: «Кто в ближайшее время не сможет выложить 100 тысяч рублей (в переводе на сегодняшние деньги приблизительно миллион долларов), лучше в кооператив не записывайтесь». Думаю, что число писателей, обладающих достаточными для этого средствами, не превышает одного процента от списочного состава членов Союза писателей. А подпольных миллионеров у нас сейчас немало, и большая половина членов кооператива из них и состоит.