Шаг за край - Тина Сескис

Даже не представляю, сколько сейчас времени. Один из служителей в форме открывает дверь камеры и вежливо просит пройти с ним, как будто мы в гостинице и он показывает мне мой номер, — должно быть, его только назначили, есть такое ощущение, приятное, если честно. Соскальзываю с грязных нар, сажусь на краешек, сильно свесив голову, словно могу запросто стряхнуть с себя мерзость и позор. Служитель терпеливо ждет и, когда я наконец встаю, ведет меня из камеры, потом по длинным холодным коридорам в еще одно помещение, возможно, в то, куда меня доставили первоначально, хотя для меня оно точно такое же, серое и зловещее. Тут меня дожидается еще один служащий в гражданском, который возглашает:

— Кэтрин Эмили Браун, настоящим я предъявляю вам обвинение в обладании наркотиком класса «А», а именно кокаином. Вы отпускаетесь под залог для участия в судебном разбирательстве магистрата и должны вернуться в день, когда вас вызовут.

Я недоуменно смотрю на него. Где же в его обвинении слово «убийство»? Что он имел в виду, говоря «отпускаетесь под залог»? У меня левая щека начинает дергаться, чего никогда раньше не было. Челюсть отвисает, я сознаю, что в своей тоненькой белой пижамке, с дергающимся лицом и угрюмым взглядом, отягощенным страданием, вид у меня такой, будто я просто ничего не поняла. А потому служащий делает еще одну попытку:

— Мисс Браун, я говорю вам о том, что вы свободны и можете идти.

Есть проблема: во что мне одеться. Мое великолепное зеленое платье пропало: его взяли в качестве вещественного доказательства и теперь, похоже, никто не знает, куда оно подевалось, хотя меня и уверяют, что рано или поздно оно объявится, — не то, чтобы это меня беспокоило, зато, по крайней мере, мне вернули мои туфли. Я не хочу уходить в выданной мне полицией пижаме, не хочу выглядеть как совершившая побег преступница, даже если и чувствую себя таковой, однако одежда, которую мне предлагают из отдела потерянных принадлежностей, пахнет отвратительно. В конце концов решаю, что белый наряд все же лучше всего — в сочетании с моими шпильками, поскольку я могу вызвать такси, приходится просить об этом в приемном отделении. Кнопку нажимают, звучит зуммер — и готово, меня выпускают. Я возвращаюсь по другую сторону барьера, на свободную сторону. Толпятся люди, вокруг оживленно, кто–то фотографирует меня. Я вздрагиваю, не от вспышки, а оттого, что там, в углу, постаревший и похудевший, бесконечно печальный, сидит мой муж.

Часть третья

63

Мир за окнами такси выглядит излишне ярким, излишне занятым, излишне оживленным, чтобы мой разум мог его вместить. Сижу сгорбившись, привалившись к окну, лицом к салону, перемещаюсь вместе с машиной и моим мужем из западного Лондона в северный.

Вид у меня неважнецкий, хотя на первый взгляд это не совсем так. Я всего лишь очередная отпущенная под залог молодая женщина, в белом полицейском облачении и в туфлях на шпильках. Вчера меня арестовали по подозрению в убийстве, однако, хотя в настоящее время я на свободе, я понимаю, что нахожусь в силках, как никогда. Такси вызывает унылое и зловещее чувство, невзирая на свежесть дня, солнечный свет за окошками, на очередное славное майское утро, как сказали бы по радио.

Забавно, до чего же легко (когда другого выбора нет) скользнуть обратно в былое свое существо, в старое свое имя. Бен по–прежнему называет меня Эмили, и я не забочусь поправлять его: какой резон пытаться быть Кэт Браун теперь, когда меня отыскали, теперь, когда меня принудили обратиться лицом к лицу с моим прошлым? Я не хотела уезжать вместе с Беном, но в то же время, если честно, отчаянно хотела этого. Когда увидела его ожидающим там, в полицейском участке, сердце у меня екнуло и провалилось в одно и то же время: екнуло — может, он все еще любит меня, провалилось — как ему простить меня за все, что я натворила?

Сижу тихонько в машине и жалею, что не могу испариться, улетучиться, как тающий призрак или возносящаяся душа, что приходится выдерживать разочарование и утрату во взгляде Бена, окончательную смерть последней частицы его любви ко мне. Бен сидит прямо, ничего не говорит, если не считать слов, произнесенных им в участке: «Здравствуй, Эмили, думаю, тебе лучше поехать со мной», — после чего он взял меня под локоток и осторожно, но уверенно провел через толпу поджидавших журналистов и усадил в такси. Когда рука его коснулась тонкого хлопка моей блузки, у меня все тело содрогнулось, будто мне всадили укол адреналина, будто жизнь моя, может, сызнова началась. Это странное иллюзорное ощущение, появившееся у меня со времени ареста, пропало, и я увидела себя четко и нелицеприятно впервые за эти дни, со времени накануне годовщины 6 мая, и увидела я под пеленой горя крохотный кусочек надежды.

Бен везет меня в маленькую гостиницу в Хэмпстеде, где он остановился прошлым вечером после того, как подбросил Чарли своим донельзя возмущенным, осуждающим родителям и первым же поездом, на который успевал, отправился в столицу найти меня, пока я снова не пропала.

Гостиница чистенькая и простенькая, с исправной обслугой, но создает впечатление слишком обыденной, чересчур бесхарактерной, чтобы служить фоном для нашего финала. Мне, конечно же, легче, что он не привез с собой Чарли, для щенка это было чересчур, однако, чувствую, мне до боли хочется увидеть его, взять на руки, потискать, сказать, как я сожалею, — и чем скорее, тем лучше.

Номер, куда мы поднимаемся, опрятно безлик, пуст, лишен нашей истории и, возможно, в общем–то не такое уж плохое это место. Бен предлагает мне принять душ, и я проделываю, что мне велено, а когда раздеваюсь, то осознаю, до чего же я грязная, от меня даже вонью несет. Душ будто стальными иглами впивается, я его включила на обжигающе горячий, секуще сильный, — этого я и заслуживаю. Из ванной выхожу распаренно–красная, застенчиво кутаясь в полотенце, впрочем, ничего другого прикрыться у меня нет. Бен, глядя мне в глаза, говорит, что сбегает в город и подберет мне что–нибудь, если я пообещаю лечь в нетронуто–белую постель и отдыхать, телевизор смотреть или еще что — делать что угодно, только не убегать, пока его нет. Я тоже смотрю ему прямо в глаза и даю слово, он какое–то время неловко возится возле двери, словно не знает, может ли на меня положиться, и наконец произносит тихо:

— Скоро увидимся, Эмили.

Малюсенький кусочек времени я все–таки прикидываю, не удрать ли мне, воспользовавшись шансом, но потом ложусь в постель, и сон уносит мое намерение.

Слышу твердый щелчок замка от вставленной карточки, тяжелая дверь раскрывается: Бен вернулся, хотя и кажется, что он только что ушел. Он принес кое–какую одежду, она подходит не Кэт, а Эмили, но мне как–то без разницы. Снова оборачиваюсь в полотенце (я все еще во власти глупой застенчивости) и иду в ванную, где Бен разложил все мои причиндалы, и когда выхожу оттуда, то выгляжу невинной и обновленной в темно–синих джинсах и белой хлопчатобумажной рубашке, хотя, по правде, джинсы немного тесноваты: я уже не такая тощая, как тогда, когда он видел меня в последний раз. Неловко присаживаюсь на кровать и смотрю на свои руки, на свои ногти, грязь из–под которых не вымылась даже под душем, смотрю на место, где было когда–то кольцо. Бен сидит за столом, и мы не знаем, что делать, как относиться к этому дальше. Есть столько всего сказать, только откуда нам знать, с чего начать? После продолжительных минут молчания, мучительной разобщенности Бен заводит разговор. И сразу берет быка за рога: тут не место болтовне вокруг да около.