Вайдекр - Филиппа Грегори

Он был так не похож на тех людей, которых я знала, — сквайров, грубых арендаторов или предводителей графства. Но мое сердце не билось быстрее при мысли о нем. В нем не чувствовалось той таинственной силы, что была у Ральфа. Он не владел землей и, следовательно, очарованием Гарри. Он только немного интересовал меня. Но если он все еще свободен и по-прежнему улыбается холодной улыбкой голубых глаз, то я счастлива буду заинтересоваться им всерьез.

Я отсутствующим взглядом смотрела на море и на волны, перекатывающиеся на горизонте, подобно движущимся холмам, и думала о главном, что беспокоило меня дома: удалось ли схватить и повесить бунтовщиков в Кенте или же они — особенно один из них — разгуливают на свободе. Этот вопрос больше не заставлял меня кричать от страха по ночам, но иногда всадник на черной лошади снова являлся мне в кошмарных снах. Мысль о моем чудесном, сильном, любимом Ральфе, ковыляющем на костылях или, еще того хуже, едва ползающем по земле, наполняла меня ужасом и отвращением. Я всячески старалась изгнать из головы эти мрачные картины, но, если это не удавалось, то я принимала несколько капель лауданума, закрывала глаза и засыпала мертвым сном.

Если мятежники схвачены, то я могу жить спокойно. Ральф, вероятно, уже мертв. Его могли схватить и повесить, и никто, разумеется, не удосужился сообщить об этом в Вайдекр и тем более во Францию. Образ, являвшийся мне в ночных кошмарах, принадлежит мертвецу, а привидений я не боюсь.

Но если он действительно умер, то в душе я скорблю о нем. Мой первый любовник, мальчик, затем мужчина, который так страстно говорил о земле и наслаждении, и о потребности в них обоих. Умница, который слишком рано понял, что есть те, которые любят, и те, которые позволяют себя любить. Смелый, страстный, опрометчивый любовник, взявший меня без малейших сомнений и угрызений совести. Его откровенное влечение покоряло меня так, как это никогда не удавалось Гарри. Если б только он был Хозяином… но это всего лишь мечты, которые никуда не ведут. Ральф стал убийцей ради Вайдекра, и сейчас он сам одной ногой в могиле. Я надеюсь, что петля уже готова и почти накинута на его шею, и что любовь моего детства и юности обречена.

— Что это вдали, уж не земля ли? — неожиданно спросила Селия. Она показала вперед, и далеко на горизонте я увидела небольшую темную полоску.

— Не думаю, что это земля, — неуверенно ответила я, всматриваясь вдаль. — Капитан сказал, что она покажется только завтра. Правда, сегодня целый день дул попутный ветер.

— Я думаю, что это земля, — отозвалась Селия, и ее бледные щеки порозовели. — Как прекрасно вновь увидеть Англию. Я, пожалуй, возьму Джулию, чтобы показать ей ее родину.

И она быстро сбежала вниз и тут же вернулась, в сопровождении малышки и няни с ворохом пеленок.

— Будем надеяться, что девочку больше взволнует лицезрение своего папы, — скептически произнесла я, глядя на всю эту суету.

Селия рассмеялась без тени обиды.

— Конечно, я понимаю, что она слишком мала, но мне нравится все ей показывать и объяснять. Она скоро научится многое понимать.

— Во всяком случае, ты делаешь все возможное для этого, — сухо заметила я.

Селия взглянула на меня, удивленная моим тоном.

— Ты не… ты не сожалеешь об этом, Беатрис? — Она шагнула ко мне, и я увидела, как ее пальцы судорожно сжали шаль, в которую бьша укутана малышка.

— Нет. — Я улыбнулась ее тревоге. — Нет, ни в коем случае, Селия. Ребенок твой с полного моего благословения. Я сказала так только потому, что удивлена, как много она для тебя значит.

— Много значит? — Селия глядела на меня непонимающе. — Но она же действительно просто чудо, Беатрис. Я бьша бы сумасшедшей, если б не любила ее больше жизни.

— Вот и отлично, — сказала я, чтобы закончить разговор. Мне казалось непонятным, что безотчетная любовь Селии к детям превратилась в такую рабскую преданность. Селия нуждалась в ребенке для того, чтобы любить его. Мне же нужен был только наследник.

Я встала и прошла вперед, к носу корабля, чтобы получше разглядеть землю, которая уже превратилась в основательное темное пятно. Я прижалась грудью к канату и почувствовала, как что-то растет внутри меня. Сегодня вечером, самое позднее ночью, я буду лежать в объятиях сквайра Вайдекра. Я вздрогнула от предвкушения. Приближение дома пробудило во мне эти сладкие чувства.

Ветер скоро превратился в прибрежный бриз, паруса повисли, и моряки забегали по палубе. За обедом капитан поклялся, что уже утром мы будем в Портсмуте. Я склонилась над тарелкой, чтобы скрыть разочарование, Селия же расцвела от радости.

— Для Джулии главное — хорошо выспаться, — объяснила она. — По утрам она ведет себя лучше всего.

Я кивнула, стараясь прикрыть ресницами презрение, сверкнувшее в моих глазах. Селия, конечно, не может думать ни о чем, кроме ребенка. Но меня очень удивит, если Гарри дольше минуты задержится у колыбельки, когда рядом буду стоять я.

Я была удивлена. Я бьша горько удивлена.

Корабль вошел в портсмутскую гавань сразу после завтрака, и мы с Селией, стоя у борта судна, всматривались в толпу на набережной.

— Вот он! — воскликнула Селия. — Я вижу его, Беатрис. А вон там твоя мама.

Мои глаза отыскали Гарри, и я впилась ногтями в деревянные перила, чтобы удержаться от крика и не протянуть к нему руки. Я задыхалась от физической боли желания, пронизывавшего все мое существо. Я увидела, как наша мама позади Гарри выглядывает из окошка кареты, и помахала ей рукой, затем мои глаза опять обратились к моему брату, моему драгоценному любовнику.

Он первым взбежал по сходням, едва корабль успел пришвартоваться. И я бросилась к нему — без всякой мысли о праве первенства. Селия склонилась над коляской, вынимая оттуда дитя, и для меня не было причин ретироваться на второй план. Так же как для Гарри не было причин не заключить меня в объятия.

— Гарри! — воскликнула я и не смогла удержать дрожи в моем голосе. Я протянула к моему брату руки и подняла лицо для поцелуя, просто пожирая его взглядом. Гарри наклонился и легко поцеловал меня в уголок рта, глядя при этом поверх моего плеча.

— Беатрис! — сказал он. Затем посмотрел мне в лицо. — Я так благодарен, так благодарен тебе за то, что ты привезла их домой. Привезла их обеих.

И он мягко, — о как мягко! — отодвинул меня в сторону и прошел мимо меня, меня, женщины, которую он обожал, — к Селии. Он поспешил к Селии и моему ребенку и обнял их обеих.

— О, моя дорогая, — услышала я его нежный голос, предназначенный только для жены. Затем он склонился над ее чепчиком и поцеловал ее, поцеловал, забыв об усмехающихся матросах, о толпе на набережной, забыв и о моих глазах, сверлящих его спину.