Имажинали (сборник) (ЛП) - Таннер Рашель

— Я думаю, что, пока они совещались, ты оставался у Далей, ходил один сам по себе…

Вальдемар подозрительно прикусил губу:

— К чему вы клоните, лейтенант?

— Ты верен своему клану, верно, Вальдо? Ты сделаешь все, чтобы защитить Свена…

— Конечно! — прогремел тролль.

— Готов принять любое, даже самое радикальное решение, чтобы помешать Соренсенам скомпрометировать себя связью с Далями… Вплоть до убийства беззащитной жертвы — простой наркоторговки, вероятно, той, которая поставляла в “Мост” пыльцу, да? Легкодоступная, и с тобой, разумеется, должна быть хорошо знакома… Орудие убийства: рог из дома Далей, оставленный, чтобы меня привести к ним… И тут же мотив: возможно, что Дали хотели устранить поставщика пыльцы Свену, чтобы укрепить свои позиции при переговорах. И правда хорошо продумано. Ты меня удивляешь, Вальдо, я тебя считала более недалеким. Ты арестован.

Массивный тролль сощурил глаза и огляделся вокруг. Парковка у “Моста” была безлюдна.

— Даже об этом не думай, — предупредила его Тиа, делая шаг назад.

— Напротив, как раз об этом я напряженно думаю, — прорычал Вальдемар. — Уж извините меня, лейтенант. Вы мне всегда нравились.

Огромный телохранитель бросился на нее. Раздался щелчок, и парковка наполнилась светом. Целых три секунды было светло, как днем. Затем, так же внезапно, как и появился, свет исчез, и пустынную автостоянку снова заполонила темнота. Тиа вздохнула и вложила обратно свой солнечный пистолет, поставленный на режим “полдень”.

— Да и ты мне тоже нравился, Вальдо.

Лейтенант Морчезе в последний раз дружески похлопала по массивному туловищу тролля. Затем она распахнула двери ночного клуба и пошла объяснять Свену, отчего вход в его заведение теперь украшает большая угрожающего вида статуя, одетая в черный костюм.

Феи и автоматы

Бенуа Реннесон

Граф и часовых дел мастер

Не выношу неожиданностей, но как тут было сказать «нет»? Вставал тогда вопрос о репутации моего магазинчика, но прежде всего — я ни в коем случае не собирался выводить из себя старого графа. Поэтому я скрепя сердце согласился на его просьбу немедленно отправиться в замок, к одру маленького автомата, который несколько десятилетий назад изготовил мой отец, и который внезапно разладился в то самое утро. Вот отчего я намного раньше времени закрыл часовую мастерскую, даже не предупредив свою молодую жену, а затем сел в присланную за мной графскую карету. Почему его камердинер, вместо того чтобы приезжать за мной, просто не привез этот предмет в мою мастерскую, и отчего такая спешка с его ремонтом? Насколько я знаю, единственную компанию старику в его поместье — большом, уединенном, с видом на город — составлял его камердинер, слуга на все руки. Сильно сомневаюсь, что кого-то из этих двоих особенно развлекает маленькая фарфоровая куколка, которая танцует под позванивающую музыку, играющую в коробочке под ее ногами. Не вижу ничего такого, что оправдывало бы срочность починки такой вещицы, и тем более такого, из-за чего стоило бы нарушать график часовых дел мастера — само собой разумеется.

Граф впал в маразм? Это бы объясняло, почему не видно его экипажа проезжающим по городу, хотя город — важное связующее звено между замком и остальным миром. Никто на это, безусловно, не жалуется. Сколько я себя помню, этот человек всегда вызывал боязнь у местного населения. О нем ходят безобразные истории, в которых он предстает личностью бессердечной и даже кровожадной. Справедливости ради я должен отметить, что его отец имел репутацию не лучше, и вполне возможно, что некоторые преступления, приписываемые последнему сеньеру замка, были совершены его отцом или другим предком в те времена, когда они держали ответ только перед судом своего круга. И тем не менее окрестные жители не поняли бы меня, откажи я ему в услуге. От привычек многовековой вассальной зависимости за каких-то два — три поколения не избавиться.

Карета въезжает во двор. Судя по всему, уходу за садами в поместье первостепенного значения не придают. Граф, запахнувшийся в багрово-красный халат, который слишком велик для его иссохшего тела, ожидает меня на крыльце; он опирается на трость, стоит со склоненной головой и сгорбившись. Остатки его длинных белых волос развеваются по ветру. Боже мой, какое жалкое зрелище! Уже лет двадцать, как я не видел его так близко. Как можно было так неприлично постареть? Вот по крайней мере одно преступление, которое ему можно инкриминировать! И речи быть не может, чтобы я здесь оставался! Решено: забираю автомат, везу его в мастерскую и сразу же усаживаюсь за работу над ним, даже если потрачу ночь. Тщательно отремонтировать, и механизм проработает еще тридцать лет. Мне не хочется числить в своей клиентуре это привидение дольше, чем необходимо.

— Следуйте за мной, — хрипло произносит он, лишь только я ступаю на гравий. Он даже не поднял головы, заговорив со мной; но, возможно, он просто уже не в состоянии. Тон задан, и меня он скорее устраивает — я не больше него горю желанием обмениваться любезностями. Теперь, когда я обнаружил, как он старчески убог, его просьба о срочном ремонте автомата кажется еще более нелепой, даже бредовой. Мне не стоило соглашаться приезжать. Однако теперь слишком поздно поворачивать назад. Поторопимся! Перешагивая через ступеньки, я поднимаюсь по лестнице, ведущей к крыльцу. Граф меня не дожидается. Он с трудом идет впереди по своему огромному холлу, на каждом шагу опираясь обеими руками на трость. Пола его халата тянется за ним шлейфом, собирая пыль. Я иду вслед за ним, стараясь держаться на расстоянии, но граф движется так медленно, что мне приходится через каждую пару шагов останавливаться, чтобы не натолкнуться на него или не влететь в остатки его запаха. Это место — отражение своего владельца. Тусклая серая штукатурка стен вся в трещинах. В зале отдаются шаги, пахнет пылью и сыростью. Под массивной деревянной лестницей наверх, поднимающейся последовательно вдоль всех четырех стен холла, находится самая обыкновенная дверь. Она выходит в мрачный коридор, миновав который мы попадаем в просторную гостиную, купающуюся в мягком свете. Многочисленные высокие окна выходят на пологий луг, который уводит к большому, окаймленному деревьями пруду. Вид очень приятный, и я совершенно удивлен. Я готовился войти в сумрачные залы, загроможденные старьем, где стены покрыты пыльными гобеленами, потрескавшимися портретами сеньеров при оружии, или охотничьими трофеями — как тот, где меня встретили. Тыльная часть замка несомненно подверглась серьезной реконструкции в нынешнем столетии, и скорее всего — по инициативе нынешнего владельца. Через окна я разглядываю внешние стены из кирпича цвета лосося, как в этих современных замках, которые, более не претендуя на то, чтобы выдержать осаду, заходят с карты комфорта и изысканности. Стало быть, в жизни графа как-то настал момент, когда он взялся приспособить свою обитель к нашей эпохе. Довольно трудно поверить, что когда-то по его жилам текла толика чуткости.

Эта гостиная не перестает удивлять меня своей сдержанной элегантностью и осовремененностью. Обстановка тщательно подобрана и распределена по залу, несомненно, это работа декоратора из метрополии. Граф беспокойно суетится у окон. Он до сих пор не поднял трясущейся головы. Думается, он предпочел бы не знакомить меня со своими интерьерами: для него, должно быть, невыносимо вот так раскрываться. Подобные ему люди даже на закате сил стремятся к тому, чтобы их побаивались. Справа от него я обнаруживаю пресловутый автомат, установленный на столике рядом с птичьей клеткой и внушительным глобусом. Я подхожу к предмету. Старик, с которым я до сих пор не встречался взглядом, внезапно снова приходит в движение и быстро делает несколько исчезающе крохотных шажков вокруг столика, словно надеясь отгородить меня от автомата. Все так, как я и подумал: бедолага больше не дружит с головой. Он спешно вызывает меня к своему автомату, а потом мешает мне работать. Я вмешиваюсь и вопреки его причудам добираюсь до изделия, за которым пришел. Это совсем маленькая девочка, почти младенец, стоящая на кончике одной ноги. На ней платьице и ночной колпак. Меня начинает инстинктивно трясти, и причина мне известна: в детстве я насмотрелся, как эти куклы крутятся сами собой, и они немного пугали меня своими глазами, в которых мне чудилось сплошное коварство. Моему отцу пришлось в начале его карьеры изготовить штук шесть — семь таких игрушек для богатых детей, прежде чем его дни заполнились разнообразными часами и будильниками; а затем, после его кончины, и мои дни. Время и пыль с годами взяли верх над шестеренками этого механизма. Кто же в этом замке решился однажды приобрести его? Невозможно представить, чтобы такой безделушкой, которая к тому же не сочетается с остальным убранством, увлекся сам граф в расцвете сил. Но сейчас я не удивлюсь, если в своем помраченном состоянии он испытывал к ней трогательную привязанность.