Не проси моей любви - Татьяна Олеговна Воронцова

Обессиленный Герман с тихим стоном рухнул на нее, уткнувшись носом ей в шею, левая рука его оказалась возле ее головы, и виском Нора ощутила холод золотого браслета. Вот тут оно и началось. Перед ее глазами вспыхнула одна картина, за ней другая, за ними третья… и еще много-много, словно цветные объемные открытки, популярные во времена ее детства.

Герман, в белом халате, белой шапочке и белой стерильной маске, оставляющей открытыми одни глаза, сидит на табуретке возле операционного стола и держит раскрытые ладони с растопыренными пальцами почти у самой головы лежащей на столе девушки. Близко, но не прикасаясь. Погруженная в глубокий наркотический сон девушка подключена к нескольким приборам не очень понятного назначения. Нора видит только, что вокруг полно медицинского оборудования и персонала. Яркий свет. Блеск хирургических инструментов. Герман сидит неподвижно, глядя в одну точку на макушке девушки, его зрачки сильно расширены, брови напряженно сведены.

Герман, в том же белом халате, но уже без шапочки и без маски, дремлет на стуле у изголовья высокой хирургической кровати, на которой спит беспокойным сном та же девушка. Очень худая и очень красивая. Длинные светлые волосы заплетены в косу. Она укрыта до подмышек, руки лежат поверх одеяла, тонкие бледные пальцы с маникюром подергиваются во сне. Вот она вскрикивает, принимается шарить руками по одеялу. Привстав, Герман накрывает ее пальцы своими, успокаивающе сжимает. Постепенно спящая расслабляется, дыхание ее становится ровным, глубоким, и, понаблюдав за ней некоторое время, Герман садится обратно на стул.

Герман, уже в обычной своей одежде, стоит посреди комнаты, похожей на рабочий кабинет, но огромный, просто огромный. Как танцевальный зал. Из смежной комнаты или, быть может, из коридора в помещение стремительно заходит человек, разглядеть которого Норе толком не удается. Он все время повернут спиной. Она замечает только, что на нем светло-серый костюм. Когда он проходит мимо Германа к большому письменному столу, видно, что они одного роста. А дальше — только позвякивание кусочков льда в квадратных стаканах толстого прозрачного стекла, богатый золотисто-янтарный цвет виски, льющегося из горлышка бутылки на этот лед, мужские руки, держащие эти стаканы… очень по-разному, да. Длинные пальцы Германа не сжимают, а как будто поддерживают стакан, свободно парящий в воздухе. Слегка провисающий золотой браслет подчеркивает изящество кисти. Пальцы же его собеседника, сидящего напротив, выдают человека крепкого телосложения, привыкшего именно сжимать. Хватать и удерживать. Или это всего лишь фантазии ревнивой женщины?

И снова Герман. И снова с девушкой. На низком столике с мраморной столешницей раскинуты карты. Это колода Таро. Постукивая указательным пальцем то по одной карте, то по другой, Герман обращается к девушке, которая внимательно слушает его, полулежа на высоких подушках. Вот она протягивает руку, он протягивает навстречу свою, их пальцы встречаются…

Всхлипнув, Нора затрясла головой. Ударила его с размаху кулаком по плечу.

— Почему? Почему я вижу все это? Ты думаешь о ней, да? Прямо сейчас?

— Тихо, тихо. — Приподнявшись, Герман быстро переглянулся с Леонидом над ее головой. — Что ты видишь?

— Тебя и эту… Марину. Я не знаю, так все было или не так, но смотрю дурацкое кино про вас. Кто мне его показывает?

Герман отодвинул руку с браслетом.

— А теперь? Все закончилось?

— Да, — ответила Нора после паузы. Нервно облизнула губы. Она чувствовала себя взвинченной до предела. — Дай мне встать. Я хочу искупаться.

— Что?

— Искупаться. Ты пойдешь со мной?

— Да.

— Я с вами, — сказал Леонид, вставая и отряхиваясь. — Но вода чертовски холодная, имейте это в виду.

Вода действительно оказалась холодной. Чертовски холодной! Громкие крики троих сумасшедших купальщиков спугнули стаю птиц и наверняка еще нескольких водяных, но оно того стоило. Такого заряда бодрости Нора не получала уже давно.

Потом они сидели на берегу, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться, и пытались разговаривать, стуча зубами от холода.

— Дело не в браслете, правда? Вернее, не только в нем… Дело в том, что мы образовали круг, как тогда, на Большом Заяцком. Мы соединили силу. Мы трое. Так?

Нора требовательно заглянула в глаза сначала Герману, потом Леониду.

— Да, — сказал Леонид. — Но должен быть четвертый.

— Что?

— Должен быть четвертый. Которого мы еще не нашли.

— Какой еще четвертый? — в замешательстве спросила Нора. — О чем ты?

Герман вздохнул.

— Он прав. Не троица, а четверица, тетраксис, «содержит корни вечной природы»…

— …в Пифагорейской клятве, да, — подхватил Леонид.

— Троица — это не естественная, это искусственная схема порядка. Четверица же — архетип, встречающийся повсеместно. Четыре стихии, четыре пути духовного развития в буддизме, четыре индийские касты… четыре мистические фигуры, соответствующие в христианской иконографии четырем евангелистам, а в халдейской и ацтекской мифологии — четырем поворотным точкам года и четырем сторонам света… — Говоря, Герман пытался зажечь сигарету, которую держал в зубах, но ему это не удавалось. — Шопенгауэр утверждал, что принцип достаточного основания обладает четверичным корнем. Идеальная полнота — это, как мы все знаем, круг. Но его естественное минимальное членение — квадрат или четверица.

Леонид поднес ему свою зажигалку, прикрывая огонек сложенной ковшиком ладонью.

— И где же мы будем искать этого четвертого? — поинтересовалась Нора.

Герман пожал плечами. Взгляд его блуждал по поверхности озера. Вот невдалеке плеснула рыба…

— Не знаю, Нора. Посмотрим как пойдут дела.

— Интересно, найдут ли тех двоих, которые были с Андреем.

— Их ищут многие, — холодно улыбнулся Леонид. — И в конце концов найдут. Вопрос в том, кто первый.

Некоторое время они разглядывали друг друга.

— Что? — спросил никонец Леонид, понизив голос и стерев улыбку с лица.

Сказать ему? Что иногда он кажется ей незнакомцем. Чужим человеком и даже вовсе не человеком. Сейчас еще светло, но в сумерках его лицо — неподвижное и прекрасное — напоминает алебастровую маску.

Лик ангела? Может быть… При том, что ангел этот, ни на миг не утратив своей несравненной красоты, без колебаний пустил пулю в голову человеку, причем не первый раз. Пусть не очень хорошему человеку, но сути деяния это не меняет.

— Я вспомнила тот день на Анзере, Леня.

— Ну? — Серые глаза его слегка потемнели, словно на них набежала грозовая тучка. — Продолжай.

— Ты был так же хорош тогда.

— О господи. — Он растерянно моргнул и затем рассмеялся, в изнеможении прикрыв лицо козырьком ладони. — Нора, ну ты даешь! Ты самая потрясающая женщина из всех, кого я знаю.

— Правда?

— Да.

— Врун ты!

— Зачем тогда спрашиваешь, раз не веришь?

Эта беззаботная болтовня вернула ей хорошее настроение.

— И все же я хотела бы узнать, каким образом будут решены наши проблемы. Неужели нам