Затерянный мир (сборник) - Артур Конан-Дойл

С совершенным почтением

— А ведь письмо в самом деле чрезвычайно волнующее! — заметил, призадумавшись, Мак-Ардл и вставил сигарету в длинную стеклянную трубку, служившую ему мундштуком. — Какого вы мнения на этот счет, мистер Мелоун?

К стыду своему, я должен был признаться, что решительно ничего не знал об этом спорном вопросе. Что такое, прежде всего, фраунгоферовы линии? Мак-Ардл был в это посвящен редактором нашего научного отдела и достал из письменного стола две многоцветные спектральные ленты, весьма похожие на те, которыми украшают свои кепи молодые честолюбивые члены крикет-клубов. Мак-Ардл показал мне черные линии, пересекавшие параллельно ряды цветов — красного, оранжевого, желтого, зеленого, голубого, синего, фиолетового.

— Вот эти темные полосы и называются фраунгоферовыми линиями, — сказал он. — Все цвета в совокупности — это и есть свет. Всякий свет, дробясь сквозь призму, дает эти цвета — и притом всегда одни и те же. Дело, стало быть, не в цветах. Определяющее значение имеют линии, потому что они изменяются смотря по тому, какое тело излучает свет. Эти-то линии, обычно совершенно отчетливые, за последнюю неделю расплылись, и астрономы не могут столковаться насчет причины этого явления. Вот вам фотография этих расплывшихся линий. Завтра она появится в нашей газете. До сих пор публика ведь этим не интересовалась, но теперь, по-моему, она сильно переполошится под влиянием письма Челленджера в «Таймсе».

— А при чем тут Суматра?

— Да, расстояние, в самом деле, велико от расплывающихся в спектре линий до больных туземцев на Суматре. Но Челленджер уже доказал нам однажды, что его утверждения имеют почву под собою. К этому присоединяется еще то, что, согласно только что полученной из Сингапура телеграмме, внезапно погасли маяки в Зондском проливе. Вследствие этого там, разумеется, сразу же сели на мель два корабля. Все это вместе взятое послужит вам, во всяком случае, достаточным материалом для интервью с Челленджером. И если вы у него действительно что-нибудь разузнаете, пришлите нам столбец для утреннего выпуска.

Я простился с Мак-Ардлом. На лестнице я услышал, как в приемной называли мое имя. Это был посыльный, принесший мне телеграмму, которая прибыла на мой адрес в Стритем.

Телеграмма была мне послана именно тем человеком, о котором только что мы говорили, и гласила:

МЕЛОУНУ, 17, ХИЛЛ-СТРИТ, СТРИТЕМ.

ПРИВЕЗИТЕ КИСЛОРОД.

«Привезите кислород!» Я вспомнил, что профессор отличается юмором слона, подстрекающим его иногда к самым неуклюжим и неловким остротам. Не была ли это одна из тех шуток, от которых он потом всегда разражался таким, похожим на рев, неистовым хохотом, что глаза у него совершенно исчезали — по той простой причине, что тогда и лица его не было видно, а только страшно разинутая пасть и трясущаяся косматая борода? При этом его ничуть не охлаждали серьезные и неподвижные лица окружающих.

Я несколько раз перечитал телеграмму, но не нашел никаких признаков, которые бы указывали на ее шуточный характер. Очевидно, это было все же серьезное поручение, правда, весьма странного свойства. Во всяком случае, я и не подумал о том, чтобы уклониться от исполнения его желания, несомненно вызванного вескими соображениями. Быть может, он собирался произвести какой-нибудь важный химический опыт, быть может… Ну, да ведь не мое было дело размышлять о том, для чего ему понадобился кислород. Моя задача была — раздобыть его.

У меня еще было в распоряжении около часа до отхода поезда. Я нанял поэтому такси, предварительно узнав из телефонного справочника адрес одного кислородного завода на Оксфорд-стрит, и велел отвезти себя туда. Когда я подъехал к заводу, навстречу мне из ворот вышли два молодых человека, с трудом тащившие железный цилиндр и поднявшие его в автомобиль, который ждал их на улице. За их работою наблюдал один старик и при этом поругивал их визгливо и насмешливо. Неожиданно он повернулся ко мне. Эти резкие черты и козлиная бородка не допускали ошибки. Сомнения не было: передо мною стоял мой старый сварливый спутник профессор Саммерли.

— Как! — воскликнул он. — Не вздумаете же вы убеждать меня, что вы тоже получили бессмысленную телеграмму насчет кислорода?

Я достал и протянул ему телеграмму.

Он взглянул на меня и сказал:

— Ну, и я ее получил и послушался его, весьма, впрочем, неохотно. Наш милый приятель так же невыносим, как всегда. Не мог же ему, в самом деле, так срочно понадобиться кислород, что он пренебрег обычными способами его доставки и отнимает время у людей, занятых больше чем он, и более важными делами? Отчего не выписал он его с завода?

Я мог только ответить, что на это были у него, вероятно, серьезные причины.

— А может быть, он их только счел серьезными? Это, во всяком случае, не одно и то же. Теперь вам, конечно, не нужно покупать кислорода, потому что я и так уж везу с собой изрядный запас.

— Однако он, по-видимому, желает, по какому-то особому соображению, чтобы я тоже привез кислород, а мне не хотелось бы поступить против его воли.

Не обращая внимания на ворчливые возражения профессора, я купил такое же количество кислорода, как он, и вскоре рядом с его баллоном в автомобиль поставлен был второй. Саммерли предложил взять меня с собой на вокзал Виктории.

Я подошел поэтому к шоферу моего такси, чтобы расплатиться с ним. Он заломил цену, значительно превосходившую таксу, и повел себя чрезвычайно вызывающе. Когда я подошел опять к Саммерли, у него происходила яростная перебранка с обоими молодцами, поставившими кислород в автомобиль, и при этом его седая козлиная бородка подергивалась от волнения вверх и вниз. Один из рабочих обозвал его, помнится, глупым, полинявшим, старым попугаем, и это так обозлило шофера машины Саммерли, что он соскочил со своего сиденья и собирался выступить с кулаками на защиту профессора. Только с трудом удалось мне предупредить драку.

Все эти мелкие инциденты, как и последующие, могут показаться не имеющими значения и тогда, действительно, не остановили на себе моего внимания. Однако, когда я теперь смотрю назад, то вижу их связь с тем событием, о котором собираюсь сообщить.

Шофер, как мне казалось, был новичком, или, быть может, волнение, вызванное инцидентом с рабочими, лишило его контроля над собой; во всяком случае, он вел машину с бешеной скоростью. По дороге на вокзал у нас два раза чуть было не произошло столкновение с мчавшимися так же бешено и беспорядочно другими автомобилями, и я еще помню, как жаловался своему спутнику, что ловкость лондонских шоферов значительно понизилась. Один раз мы чуть было не врезались в толпу людей, глазевших на драку на углу Мэлл-парка. Все эти люди, находившиеся и без того в состоянии сильного возбуждения, чрезвычайно ожесточились против нашего неловкого шофера, и один парень, вскочив на подножку, занес палку над нашими головами. Я столкнул его, и мы были рады, когда оставили позади себя эту толпу и невредимыми выбрались из парка.