Eurocon 2008. Спасти чужого - Андрей Синицын

– Ну почему? Если они могут управлять своим телом, то что ей стоит... ну... была беременность – и рассосалась!

– Вы только им такого не скажите! – нахмурился консул. – Это же убийство! С их точки зрения зародыш – уже полноценный человек. Рассосалась... ну вы скажете, Вася!

– Я рад их высокой морали, – сказал я. – А почему тогда Рене хотят казнить?

– Закрепление образа. Нашей несчастной Одри придется еще восемь месяцев провести в человеческом образе, вынашивая ребенка. Лишь после того, как девочка родится...

– Уже известен пол?

– Конечно. Так вот, лишь после ее рождения Одри сможет вернуться в свою нейтральную форму и продолжить работать по специальности. Если сможет, конечно... такой большой срок может вызвать серьезные проблемы со способностью к метаморфозам. Тириане уверяют, что многие после полугодового пребывания в метаморфозе второго рода лишаются способности преображаться!

– Ну и дела... – пробормотал я.

– А еще проблемы – куда девать дите... она же родится человеком!

– Ну так пусть родит, отдаст папаше, тот и воспитает, – сказал я. – Зачем убивать-то несчастного? Это ведь случайность, что она забеременела!

– Если бы! – консул патетически воздел руки. Налил себе еще коньяка. – Ах, если бы... Все бы обошлось. Но этот идиот признался, что специально пренебрег предохранением, чтобы копия его любимой забеременела!

– Зачем? Хотел от нее ребенка?

– Разве что во вторую очередь. А в первую – как раз таки надеялся, что через девять месяцев тирианка утратит способность к метаморфозу, навсегда останется Одри и уедет с ним на Землю. Так что – состав преступления налицо. Сознательное, злонамеренное, обманное удержание в облике, сопряженное с использованием или неиспользованием технических средств...

– Каких средств?

– Презерватив он проколол, – буркнул консул.

– И сознался?

– Да. Более того – похвалялся своей изобретательностью. В общем, по меркам тироков это... – консул задумался.

– Ну, вроде того случая на Земле, когда в епископа отложил яйца нуар-кху, – подсказал я.

– Во-во! Именно так. Циничное, злобное, коварное преступление, оскорбляющее местную нравственность и обычаи.

– Ну я и попал... – прошептал я. – Где его держат?

– В тюрьме, конечно. Вас к нему пустят только перед самым судом, таковы правила.

– А пострадавшая?

– Скрывается от позора в домике, который они арендовали на эти два месяца. Это на побережье, час лета... я могу попросить Танечку вас подбросить.

– Спасибо. – Я кивнул, вставая. – Скажите, а где можно... вымыть руки.

– Вот в эту дверь и налево, – после секундного колебания сказал консул. Мне показалось, что он занервничал. – Вас проводить?

– Да нет, не стоит... У вас же стандартное здание консульства?

Я вышел в указанную дверь. Двинулся по коридору. Направо должна быть кухня, а налево – туалетная комната...

Уже взявшись за ручку двери, я почувствовал за спиной, в полутемной кухне, движение. Мягкое, плавное движение...

Так, господин консул...

Я повернулся, в полной уверенности, что увижу какую-нибудь смазливую нимфетку в коротеньком платьице или вообще без оного.

На кухне, слабо освещенный светом из окна, стоял на задних лапах поджарый пятнистый леопард. Нет, наверное, все-таки леопардиха. На кончике длинного хвоста был повязан кокетливый бантик. Леопард застыл, склонившись над стоящей на плите кастрюлей. В одной лапе он держал крышку, во второй – большой кусок вареного мяса, с налипшей на него морковкой и лапшой.

– Добрый вечер, – сказал я.

Мясо шлепнулось обратно в кастрюлю.

– Добрый... – промурлыкала леопардиха. – Я вас не напугала?

– Да нет, что вы, – ответил я. – Чего-то подобного... Вы кушайте, я только руки помыть.

– Не говорите Якобу, что я ела прямо из кастрюли.

– Конечно. Что ж я, зверь, что ли?

Леопардиха одарила меня клыкастой улыбкой и снова запустила лапу в кастрюлю.

А я пошел в туалет.

Вот чего мне на Земле не хватает – это флаеров. Летающих машин, одним словом. Конечно, у полиции они имеются, ну и у богачей – зарегистрированные обычно как «санитарное транспортное средство компании». А чтобы частному лицу купить флаер и полетать в свое удовольствие – ни-ни. Говорят, что для этого Земля еще недостаточно компьютеризирована и навигационно освоена...

Таня вела флаер легко, с понятной мне теперь сноровкой. Под нами проплывали города, поселки, дороги... Временами наш курс пересекали или некоторое время летели рядом такие же каплевидные летательные аппараты.

– Вы не подумайте, что мы жестокие, – сказала Таня уже незадолго до посадки. – Я понимаю, вы расстроены судьбой своего клиента...

– Но? – уточнил я.

– Но метаморфоз – это основа всей нашей цивилизации, нашей культуры, обычаев... веры, если хотите. Вот представьте, на Землю прилетит чужой, и ради своих целей кого-то из людей ослепит, оглушит и лишит подвижности.

– Это другое, – сказал я, размышляя, можно ли процесс лишения слуха охарактеризовать словом «оглушит».

– Почему же? Для нас метаморфоз столь же важен, как для вас слух, зрение и подвижность.

– Но еще не факт, что... э... она...

– Да зовите уж ее просто Одри.

– Не факт, что Одри навсегда лишилась метаморфоза. Может быть, попросить отсрочки приговора? Пусть после... э... родов она проверит и уж потом принимает решение.

– Вряд ли. – Таня покачала головой. – Чем дольше она пребывает в человеческом теле, тем сильнее проникается человеческим образом мышления, человеческими ценностями. Через восемь месяцев она признает Рене невиновным. У нас есть какой-то специальный термин для таких случаев, когда жертва проникается интересами преступника, удерживающего ее в образе.

– У нас тоже, как ни странно, – согласился я. – Стокгольмский синдром. Это когда жертвы похищения начинают защищать похитителя.

– Вот видите? Кто же в здравом уме позволит Одри выносить приговор через восемь месяцев? Она жертва, жертва маньяка. И тот факт, что маньяк уже за решеткой, ничего не меняет – она остается жертвой и все больше проникается его интересами.

– Но ведь тут замешана любовь, – сказал я. – Понимаете, он пошел на преступление ради великой и безнадежной любви... наша культурная парадигма всегда...

– Представьте, что прилетит к вам чужой, начнет сожительствовать с малолетней, та от него родит – и что, его оставят на свободе? Если даже он станет говорить про свою великую любовь и свою культурную парадигму?