Эликсир равновесия (СИ) - Кисель Елена Владимировна

— Кто-нибудь даст нам решительный пинок? — льстиво поинтересовался Эдмус. — Мои ноги пустили корни, и скоро я буду похож на большую морковку. Йехар, ведь ты же главный?

— Я был Поводырем здесь, — прошептал странник, зачарованно глядя на Арку. — Но не я поведу вас за собою там. Веслав…

— Главным буду не я, не ты и не Великая Дружина, — отрезал Веслав, рассматривая темный провал. — Если я правильно рассчитал, главной в этом предприятии будет…

— Кто?

— Она.

Непонятный тон. Он ни на кого не указал и не кивнул на Арку, а между тем мы все разом поняли, что эта Она Веслава нам знакома. Давно и как-то основательно, что ли.

— Все ли готовы к этому шагу? — это до Йехара дошло, что мы разговариваем слишком долго, и он попытался нас как-то ободрить… спросить… но Веслав, ничего не говоря, уже шагнул в ночь чужого мира. Шагая за ним туда — не знаю куда, я еще успела увидеть выражение физиономии Эдмуса: шут скорчил в ответ на вопрос Йехара пару самых отчаянных своих рож.

Понятия не имею, что это обозначало, но в Небирос я вторглась с совершенно не подходящим к ситуации идиотким смешком.

Хотя он смолк слишком быстро.

Глава 19. Она

Эдмус оказался прав со своими гримасами. Мы не успели подготовиться. Просто к этому нельзя было подготовиться.

Примерно как к собственной смерти.

Тьма залила глаза — не простая ночная, а живая, почти материальная — сплошными волнами. Тьма хлынула в уши миллионами чужеродных голосов. Облепила тело вязкой, мылкой грязью, которую нельзя было стряхнуть. Небирос набросился сразу, без предупреждения, со всей своей мощью — единый мир, с твердой решимостью нас поглотить до единого, что мы были для него — шесть человечков, по доброй воле шагнувшие в эту пасть; он разгадал и почувствовал нас сразу, узнал наши страхи и надежды, и точно так же мы в одну секунду ощутили его, и это было самое страшное, что я переживала в жизни.

Мы видели их, мы их слышали — матерей, избивающих своих детей; солдат, которые забыли, за что они воюют, и убивали просто так, по инерции; колдунов, приносящих кровавые жертвы — каждого, сколько их там было миллионов, и что бы они ни делали, пусть даже просто ели или спали — и это отдавало страшной, разъедающей чернотой.

Страшной потому, что это было исковеркано, неправильно — но похоже на наш мир.

Это, по сути, и был наш мир. Без одного маленького, для многих ничтожного компонента.

Я попыталась вздохнуть или сказать что-нибудь, но в рот вместо воздуха влилась та самая живая чернота, проникла внутрь и словно выкрутила душу, и всё вдруг переменилось местами. Небирос с его тьмой стал закономерным, а я — чужой, белой вороной, ненужным пятном на однородном фоне, но скоро могло не стать и этого. Что-то переплавляло меня, сжимало, скручивало — и лепило нечто новое, с теми же мыслями и чувствами — но окрашенными иным светом.

Я не была больше здесь чужой. Чужими были те, кто стоял рядом, зачем они вообще стоят рядом? Дружина? Не смешите меня, те, кто толкнул меня на эту безумную аферу нисколько не заслуживают хоть малейшей признательности. И доверия, да это же просто смешно — зачем им доверять? Разве они доверяют мне?

Я же знаю, что они сейчас думают…

Мысли бились в едином вихре этого мира, переплетались с мыслями остальных, мы все были связаны накрепко узами Небироса. Скрыть что-то было невозможно.

И это было больно и жутко.

Кому были открыты мои мысли?!

Йехар — светлый странник, который убьет меня при первом же подозрении, при первом сомнении, что я могу предать эфемерное дело света! Который уже сейчас сжимает клинок и примеривается — а кого из нас первым? Который предал нас тогда, в своем мире, не предупредил об опасности, которая грозит от его милой невесты, и предал дважды, провернув то же самое в следующий раз по отношению к своему учителю!

Эдмус — как он меня достал своими шуточками! Он будет шутить даже если Йехар прикончит меня прямо сейчас и у него на глазах. Что для него вообще значит слово «доверие» — он принял вызов на смертельный бой с другим спиритом, не думая, что лишает нас возможности вернуться назад. Я буду держаться лицом к нему!

Виола, или Бо, или пантера, каждую секунду нужно ожидать превращения, от нее и вовсе следует держаться подальше — кто будет доверять триаморфу!

Андрий — что я вообще о нем знаю?! Что он на мастера собирается защищаться через десять лет, что по рунам работает? Он же хуже Йехара, потому что все держит в себе, да он уже готов меня убить, даже не за подозрение — за его тень!

Но я не повернусь к нему спиной, потому что я знаю, что он сейчас думает.

Повелитель Тени — моя псевдолюбовь! Значит, я полная дура и мыслить не умею в принципе? Значит, не подхожу под хваленую алхимическую логику? Я не дура, я слепая, раз не смогла увидеть в нем его истинную натуру! Чертов манипулятор, пошла за ним сюда из непонятных соображений, вообще, из каких соображений и за кем?! Он же Повелитель Тени, сам ее призвал…

«Иначе он убил бы их!»

А этот голос уже не отсюда.

Я потрясла головой, чтобы его прогнать, но голос не замолкал, надрываясь у меня в голове истерическими нотками.

«Иначе он убил бы их! Чего надо еще, а? Да что вы претесь за мной все, честное слово… дайте мне хоть подумать! И не пробуйте даже вякнуть, что я это сделал бездумно. Сто раз все обдумал по пути. И если бы был второй шанс — поступил бы так же!»

Это еще что? Ах, да… пламя «Содома и Гоморры» катится навстречу, обжигает лицо, Веслав поднимает руку с криком «Взываю!», развертка приближается к нам, мы встречаемся глазами сквозь темноту…

Крыша, серый фон, кровь на куртке, он смотрит только на меня, длинный тоннель, «А мне можно пойти с тобой?» — его прощальная улыбка, губы шевельнулись, короткое слово из двух слогов…

Смоленское кладбище, флакон с животвором обжигает руку холодом стекла, на губах тепло нашего первого поцелуя, «Запомни меня, Оля… Запомни меня таким».

Йехар загораживает нас собой, вспыхивает яростным пламенем Глэрион; виноватая и лукавая улыбка Эдмуса: «Я ведь так и не научился предавать»; обеспокоенное лицо Виолы надо мной; земля поднимается и становится щитом от тьмы — это Андрий…

Это они все. И в легких больше не тьма, а спертый воздух другого мира. И я — это Ольга Вересьева, а не просто частица Небироса.

И голоса этого страшного мира все еще врываются мне в уши, но заставить меня стать другой не смогут. Не после пяти призывов.

Не после Дружины.

Мы стояли на площадке посреди улицы неизвестного мне города. Тысячелетняя безнадежность была в домах, которые нас окружали, в плитах, на которых мы стояли — потому что на всем этом не было малейшего отпечатка красоты. Высились далёкие шпили. Откуда-то долетали стоны и ругань. Ненависть все еще была разлита в воздухе, и, может, она заставляла солнце светить так тускло, а уходящую вбок от меня улицу выглядеть так гадко.

Рядом что-то вспыхнуло, и огненно-оранжевая полоса добавила в безобразие Небироса яркости красок. Рядом со мной стоял бледный Йехар, но лицо его не было перекошено подозрением, и смотрел он не на меня. На меня вообще не смотрел никто. Все были заняты Веславом.

Он стоял чуть поодаль от других, и вокруг него был не здешний серый невнятный день, а плотная ночь. Тень колыхалась вокруг него, плотными щупальцами выползала наружу, и лицо его было нечеловечески прекрасным и холодным лицом алхимика… или Повелителя. Так, что я засомневалась — а есть там хоть кто-то? Хоть кто-то живой внутри? Кроме формул и расчетов, кроме гигабайтов памяти о боли, злости, наших промашках и предательствах?

Он хотя бы помнит, что я ему сказала ему тогда, в ванной?

И как только я подумала это — он ответил:

— Конечно.

И тень опала и поползла назад, а я узнала его лицо.

Мы снова были самими собой, все — шесть искорок из других миров среди тьмы Небироса. А ведь чтобы вспыхнул огонь — хватит и одной.