Р.А.Ц. - В. Железнов

…протянулась на сотню с лишним километров свивающаяся в кольцо полоса света чистых спектральных цветов, горизонтальная радуга без дождя, застывшая aurora borealis немыслимой чистоты и интенсивности, настоящая музыка в свете. Эх, видел бы Скрябин это грандиозное действо! Вот она, мистерия материи и духа!

Эта полоса раскрывала перед зрителями величественную картину иного мира — гордого, холодного, сурового. В невероятно прозрачном воздухе вдали виделись исполинские горы, на девять десятых покрытые белизной вечных снегов. Горы бережно держали в ладонях маленькие уютные долины и необозримые предгорья, утопающие в зелени, зелено-желто-коричневые подножья гигантов простирались за пределы видимости, кое-где прорезаемые хрустальными водами рек и ручьев, а за ослепительными зубчатыми ледяными коронами смутно просвечивали туманные очертания таких силуэтов, что горы видимые представлялись холмами в тени Эвереста.

Сердце пело от восторга при виде этого небывалого зрелища, душа вскипала искристыми пузырьками радости и едва не уносилась вдаль на выросших вдруг широких крыльях. Кто-то почти простонал:

— Горный Мир!

Это было похоже на сон, волшебный сон, из тех, что видят малые дети, еще не заскорузнувшие в своем панцире — и столь же волшебно было движение по эту сторону кольца. Оно не являлось порталом, грубо и безжалостно сминающим плоть пространства, не было и переходом, это пространство попросту разрывающим — скорее, кольцо радуги походило на бархатный занавес, деликатно и соразмерно отдернутый, дабы зреть, восхищаясь, красоты иных миров, на проталину во льду, открывающую текучие воды, сливающиеся в одно целое. Отовсюду к проталине летели тысячи и тысячи белых огоньков и вблизи от нее оборачивались знакомыми очертаниями оннов — исконных владетелей этого мира. Онны летели и летели, словно шел параллельный земле снегопад, даже буря, хлещущая мириадами снежинок. Снежинки влетали, не останавливаясь, в радужную ленту и пропадали в ней, словно бы истаивая в ее теплом сиянии — а на той стороне становилось одним огоньком больше.

Онны летели почти без ничего, мало кто имел в руках или за спиной пару вещей, порой они путешествовали на странных, но красивых созданиях, явно живых и ни на что не похожих, порой такие существа летели рядом или просто сами по себе, без всякой опаски вступая в свет кольца вслед за своими создателями и друзьями.

— Что они делают?

Горчаков ответил не сразу, внезапный спазм передавил горло, сжал железной рукой глотку:

— Это Исход.

— Что? Но где их вещи, где поклажа, где все?

— У них в голове. Больше им ничего не нужно — все картины и песни, статуи и стихи — все это они уносят в своей памяти.

— Но чтобы освоиться на новом месте… Заводы, энергостанции…

— Их сила всегда при них, а остальное неважно. Важно другое — почему они покидают Джардию.

— Потому что она обречена, Раххи.

Все обернулись на этот голос. Хранительница Оментари стояла у дверей, и на этот раз на ней были не бело-красные одежды делегированных полномочий — а пронзительно-синие, льдисто-сапфировые, соперничающие с цветом ее глаз почти темные одежды полной и абсолютной власти. Горчаков никогда не видел их вживую, только знал, что такое возможно в самых исключительных случаях — и что таких случаев было лишь два за всю историю Рассеянного народа.

— Оментари-мэй…

Он не сказал 'хранительница', потому что она использовала его 'близкое прозвище', говорящее об отсутствии практически всех официальных барьеров. Раххи, щенок очень крупного и опасного хищного зверя, на взрослых особей которого ходили с традиционным оружием и без привычного пси жаждущие инициации юнцы. Оментари могла его так называть, с высоты ее возраста даже Мафусаил показался бы этим юнцом. Но — люди жили быстрее.

— Ты вырос, Раххи. Теперь я должна называть тебя — Рахасс.

Горчаков склонился. Дорогого стоило получить личное имя из уст самой Хранительницы, однако даже это меркло перед печалью расставания в ее глазах.

— Почему… — он снова не договорил, вновь колючий комок подкатил к горлу. Но она поняла.

— Старое зло пробудилось, и мы больше не можем сдерживать его. Ург-Дэмор попробуют уничтожить его теми средствами, которые… разрешены. Не могу сказать, достигнут ли они успеха, но наш мир в любом случае станет более не пригоден для жизни. Для нашей жизни. А мы с тобой больше не увидимся. Когда Исход завершится, мой народ закуклит новый мир, и ничто не сможет в него попасть извне. Если нам удастся задуманное, через… время… из куколки вылупится бабочка, если же нет — Вселенная забудет о том, что мы когда-то были.

Она непреклонным жестом тонкой ладони отмела все нерожденные еще слова:

— Так нужно, так суждено, и так станет. Прими же мой последний дар — вот это.

И Оментари заглянула в глаза человека, глубоко-глубоко, как никогда ранее. Горчаков никогда бы не смог описать, что она сделала, просто не имел в словаре нужных слов, и сильно подозревал, что в человеческом языке таких слов не было вообще.

А когда он смог снова воспринимать действительность, никого рядом не было. Лишь замедленно шевелились операторы в креслах да помаргивала зеленым зрачком дверь — семидесятисантиметровый сплошной кусок броневой стали.

60

Никто из людей не смог бы сказать, сколько длился Исход — столь величественно и чарующе было это действо, — но бесстрастная автоматика, созданная трудом и гением людей же, запечатлела все с точностью до секунды.

И почти сразу, словно бы только и дожидаясь окончания Исхода — впрочем, почему словно? — начался иной процесс, тоже по-своему величественный и масштабный, однако располагавшийся на другом конце шкалы эмоционального восприятия.

Первой ласточкой стали сейсмические волны, донесшие весть о начале чего-то, людьми ранее не виданного. Когда спутники повернули объективы камер и антенны радаров к расчетной области колебаний, около тысячи квадратных километров тверди начали медленно и неспешно, словно красуясь, вздыматься чудовищным горбом. Он рос и рос, вкруг него побежали радиальные лучи трещин — видимых с орбиты! — из образовавшихся прорех били во всех направлениях гейзеры пара и фонтаны выброшенной земли, огромные куски породы падали и сшибались друг с другом, края вывороченных базальтовых плит наползали один на другой, перетирая прочнейший камень даже не в песок — в пыль. Эта пыль взлетала в воздух и плотной наэлектризованной пеленой постепенно накрывала развороченную землю, но от этого становилось только страшнее. В пелене мелькали смутные тени, подобные разгневанным богам, тусклые вспышки молний едва пробивались сквозь нее, порой оттуда с небрежной легкостью вышвыривало целые пласты породы и валуны по двадцать-тридцать метров в поперечнике, похожие в своем полете на астероиды.

Полковник Горченко однажды видел столкновение двух крупнотоннажных кораблей, и на всю жизнь запомнил, как попал в царство гигантских сил, рвущих и сминающих дециметровые листы стали как мокрую бумагу — но они показались ему ничтожными перед тем, что творилось сейчас.

Из гигантского пылевого облака вынырнуло несколько десятков серых точек, немедленно обрамленных рамками компьютерного сопровождения. Это были тяжелые вертолеты, эвакуирующие оцепление и штурмгруппу. Всю технику пришлось бросить, но даже и так уйти удалось не всем, слишком уж внезапно все началось. Нескольких машин не хватало. Вертолеты шли на максимальной скорости, неистово рубя винтами воздух, а сзади их пытались догнать раскаленные каменные бомбы, будто из великанской пращи запущенные неведомым катаклизмом.

Низкий и тяжелый гул густыми волнами катился во все стороны разом, как бывает при сильных землетрясениях, планета кричала от боли, пока что-то заживо вырывало из нее огромный кусок, и отголоски этого гула заставляли сереть лица людей и отзывались мелкой дрожью в их машинах.

Катаклизм продолжался. Какая-то сила вспахивала изнутри землю, постепенно расширяя круг разрушений, ранее непотревоженные окрестности целыми квадратными километрами вовлекались в процесс, и среди всего этого хаоса порой просверкивало что-то маслянисто-черное, как щупальца мифического кракена, как жгуты жидкой и гибкой тьмы, с легкостью рассекающие вывороченные из недр планеты черные скалы.

— Мда, клянусь цаплей — поистине впечатляющее зрелище. — абсолютно спокойно и даже несколько флегматично произнес главный энергетик. Полковник дико покосился на него, слишком уж не вязались его слова с происходящим. Энергетик фыркнул:

— Что дикуешь, Иван Терентьевич? У нас пока другая проблема образовалась — из-за толчка сместились опоры главного накопителя, оторвались шины токосъемников. Аварийного разряда не произошло, но на ремонт потребуется до суток. В общем, стартовать мы не сможем даже малым куском.