Утраченный символ - Дэн Браун

– Точно, забыла совсем, – ответила Нола. – Что у вас там? – Она прекрасно знала, что в здании ЦРУ ни один человек, кроме нее, не осведомлен насчет «кризиса» и уж тем более не может работать параллельно с ней. Единственное, что Нола сегодня делала на компьютере, – это проводила по требованию Сато исследование истории эзотерических масонских учений. Однако пришлось подыгрывать коллеге.

– Может, это и пустяки, – продолжал Пэриш, – но мы сегодня отловили хакера, а программа сигналит, что надо поделиться с вами.

«Хакера?» Нола отпила кофе.

– Слушаю.

– Около часа назад мы тормознули хакера по фамилии Зубианис, который пытался вскрыть файл на одной из внутренних баз данных. Парень утверждает, что выполнял работу по заказу и понятия не имеет, почему кому-то потребовался именно этот файл. Разумеется, ему неизвестно, что документ находится на сервере ЦРУ.

– Ясно.

– Мы с ним закончили, тут все чисто. Но вот что странно: этот же файл был сегодня запрошен внутренним поисковиком. Такое впечатление, будто кто-то прицепом пролез в нашу систему, задал поиск по неким ключевым словам и получил «выжимку» из документа. Так вот, самое странное – в ключевых словах. Особенно в одном, которому программа СИ выдала статус первостепенной важности. Это слово, кроме как у вас и у меня, нигде не встречается. – Он помолчал. – Слово «симболон» вам знакомо?

Нола подскочила в кресле, пролив кофе на стол.

– Другие слова там тоже весьма специфические, – добавил Пэриш. – «Пирамида», «портал»…

– Немедленно ко мне, – велела Нола, вытирая столешницу. – И несите все, что нашли.

– По-вашему, эти слова…

– Сейчас же!

Глава 89

Богословский колледж – изящное здание, похожее на замок, – располагался в непосредственной близости от Национального собора. Изначально задуманный первым епископом Вашингтона как пасторский колледж, он был создан для дальнейшей подготовки священнослужителей после рукоположения. Теперь же колледж предлагает слушателям разнообразное множество курсов по теологии, вселенской справедливости, целительству и духовности.

Промчавшись по лужайке, Лэнгдон и Кэтрин открыли дверь колледжа полученным от Галлоуэя ключом и прошмыгнули внутрь, как раз когда вертолет снова завис над собором и мощный прожектор превратил ночь в день. Пытаясь отдышаться, беглецы застыли в вестибюле и огляделись. Через окна проникало достаточно света, и Лэнгдон не стал включать лампы, боясь выдать их с Кэтрин убежище. Они двинулись по центральному коридору, мимо конференц-залов, аудиторий и рекреаций. Интерьер напомнил Лэнгдону неоготические корпуса Йельского университета – снаружи дух захватывает, а внутри все на удивление функционально и практично, на смену старинному убранству пришли современные материалы, способные выдержать плотный людской поток.

– Туда! – Кэтрин указала в дальний конец коридора.

Она еще не поделилась с Лэнгдоном своим озарением насчет пирамиды, на которое ее натолкнуло имя Исаака Ньютона. Успела только обронить на бегу, что загадка решается с помощью самого обычного закона физики. Наверняка здесь, в колледже, найдется все, что ей для этого нужно. Лэнгдон пока понятия не имел, что ей понадобится и как она собирается преобразовать кусок цельного гранита или золота, однако после произошедшего у них на глазах превращения куба в крест надежды у него прибавилось.

В конце коридора Кэтрин остановилась и нахмурила брови, не находя того, что искала.

– Ты говорил, тут есть жилые помещения?

– Да, для участников конференций.

– Значит, где-то должна быть и кухня?

– Ты проголодалась?

Кэтрин ответила суровым взглядом.

– Нет, мне нужна лаборатория.

«Разумеется. – Тут Лэнгдон заметил уходящую вниз лестницу, обозначенную многообещающим указателем. – Самая любимая в Америке пиктограмма».

Внизу обнаружилась типичная столовская кухня – много хрома, гигантские миски, кастрюли – явно для готовки на большое количество людей. Ни одного окна. Прикрыв за собой дверь, Кэтрин включила свет. Тут же загудела автоматическая вытяжка.

Кэтрин принялась обшаривать шкафы в поисках нужных принадлежностей.

– Роберт, выгрузи пирамиду на стол, – велела она.

Чувствуя себя как начинающий поваренок в присутствии знаменитого шеф-повара вроде Даниеля Булю, Лэнгдон послушно вытащил пирамиду и водрузил сверху золотое навершие. Кэтрин в это время наполняла огромную кастрюлю горячей водой из крана.

– Поставь на плиту, пожалуйста.

Лэнгдон, стараясь не расплескать, взгромоздил кастрюлю на конфорку. Кэтрин открыла газ и зажгла пламя.

– Омаров будем варить? – с надеждой полюбопытствовал Лэнгдон.

– Очень смешно. Нет, варить не будем, будем творить – алхимию. И кастрюля, к твоему сведению, не для омаров, а для пасты. – Кэтрин показала на вставку-дуршлаг, которую она заранее вынула из кастрюли и оставила на столе рядом с пирамидой.

«Кто бы мог подумать».

– Значит, для расшифровки пирамиды надо сварить макароны?

Кэтрин пропустила саркастический вопрос мимо ушей, решив, что пора отбросить шутки в сторону.

– Ты наверняка в курсе, что масоны не случайно выбрали высшим градусом именно тридцать третий, – это связано как с историей, так и с символикой.

– Разумеется, – подтвердил Лэнгдон. Во времена Пифагора, за шесть столетий до Рождества Христова, в нумерологии число тридцать три почиталось как высшее из совершенных. Оно было священным, означающим божественную истину. Переняли это отношение и масоны – впрочем, не только они. Не случайно в христианской традиции принято считать, что Иисус был распят в возрасте тридцати трех лет, хотя никакими историческими источниками это не подтверждено. Не случайно Иосифу, согласно преданию, было тридцать три, когда он женился на Марии; Иисус сотворил именно тридцать три чуда, имя Господа упоминается в Книге Бытия ровно тридцать три раза, а в исламе небожители навсегда оставались тридцатитрехлетними.

– Число тридцать три почитается как священное во многих мистических традициях, – подытожила Кэтрин.

– Точно, – согласился Лэнгдон, по-прежнему недоумевая, при чем тут кастрюля для варки пасты.

– Значит, ничего удивительного, что алхимик, розенкрейцер и мистик Исаак Ньютон тоже придавал большое значение числу тридцать три.

– Еще бы. Ньютон с головой окунулся в нумерологию, пророчества и астрологию, но как…

– «Все явит тридцать третий градус».

Роберт Лэнгдон вытащил из кармана перстень Питера и перечел надпись. Потом посмотрел на кастрюлю с водой.

– Прости, все равно не понимаю.

– Роберт, сначала мы решили, что под тридцать третьим градусо м имеется в виду масонская степень, а потом догадались повернуть на тридцать три градуса перстень и превратили куб в крест. Тогда мы поняли, что слово «градус» здесь используется в другом смысле.

– Ну да, в геометрическом.

– Правильно. Но у «градуса» есть и другие значения.

Лэнгдон снова посмотрел на подогреваемую кастрюлю.

– Температура.

– Именно! – похвалила Кэтрин. – Разгадка пряталась на самом виду.

«Все явит тридцать третий градус».

Если нагреть пирамиду до тридцати трех градусов… что-нибудь наверняка откроется.

Лэнгдон не сомневался в исключительной остроте ума Кэтрин Соломон – однако кое-что она явно упустила из виду.

– Тридцать три градуса по Фаренгейту – это ведь почти минусовая температура. Может, следует положить пирамиду в морозилку?

Кэтрин улыбнулась:

– Ни в коем случае. Мы ведь готовим по рецепту великого алхимика и розенкрейцера, который подписывался псевдонимом Jeova Sanctus Unus.

«Исаак Ньютон еще и рецепты сочинял?»

– Роберт, температура – это основной алхимический фактор, и ее не всегда измеряли по шкале Фаренгейта или Цельсия. Есть и более древние шкалы, причем создателем одной из них как раз является Исаак…

– Шкала Ньютона! – воскликнул Лэнгдон, соображая, что Кэтрин явно права.

– Именно. Он строил свою шкалу исключительно на естественных явлениях. За точку отсчета была принята температура таяния льда, названная нулевым градусом. – Кэтрин выдержала паузу. – Думаю, ты без труда догадаешься, каким градусом он обозначил температуру кипения воды – учитывая что кипение считалось венцом всех алхимических процессов.

– Тридцать третьим.

– Точно! Тридцать три градуса. Температура кипения воды по шкале Ньютона. Помнится, я как-то спросила брата, почему Ньютон выбрал именно это число. Ведь на первый взгляд оно ни к чему не привязано. Почему не сто? Или еще что-нибудь поизящнее? И Питер объяснил, что для мистика Ньютона не существовало числа стройнее и элегантнее.

«Все явит тридцать третий градус».