Тангейзер - Юрий Никитин

– Я не могу, – сказал он в нетерпении, – отпустить твои грехи, Тангейзер. Ты должен сперва сам их искупить деяниями во благо церкви!

Он взмолился:

– Но скажите как? Что сделать? Я хочу очистить свою душу!

– Не знаю, – ответил епископ. – Господь подскажет. Иди, меня ждут люди.

– А я не человек? – спросил он горько.

– Человек тот, – отрубил епископ, – кто думает о других чаще, чем о себе.

Тангейзер ощутил, что в душе начинает пробуждаться гнев, так долго задавливаемый им на всем скорбном пути к Риму.

– Простите, аббат, – произнес он смиренно, – но я фрайхерр Тангейзер, Генрих фон Офтердинген, у меня грех слишком велик, мне требуется отпущение грехов у самого папы.

Священник покачал головой.

– Сын мой, я епископ, а не аббат, и ты это видишь. Я уполномочен выслушивать грешников, взвешивать их деяния и отпускать грехи…

Тангейзер покачал головой.

– Простите, святой отец, у нас в Германии грехи может отпускать и простой кюре и даже каноник, но если дело очень важное, то обращаемся к более высокопоставленному лицу…

Епископ взглянул с неприязнью, как только Тангейзер снова назвал имя своего рода, что всегда поддерживал германских императоров в их борьбе с папой.

– Сын мой, – произнес он очень сухо, пожевал губами и сказал уже резче: – Перед Господом все равны. С высоты небесного престола Господь не различает, кто простолюдин, а кто король, а уж фрайхерров тем более, их хоть пруд пруди…

– Как и епископов, – ответил Тангейзер, он старался сдерживаться, но епископ явно хамит, – Господь целый мир сотворил без помощи епископов, он может обойтись без них и в Риме.

– Сын мой, – произнес епископ холодно, лицо его превратилось в неподвижную маску, – ты кусаешь руку, из которой надеялся получить духовную пищу. Думаю, ты зря предпринял столь далекий путь… Тебя в соборе Святого Петра никто не примет, это я тебе обещаю.

Тангейзер ответил дерзко:

– Я мог бы предпринять и более далекое путешествие, когда находился в Иерусалиме рядом со своим господином Фридрихом, императором германским, завоевавшим для христианского мира Святой Город!.. Но паломничество понадобилось мне только сейчас, потому я и настаиваю, чтобы меня принял сам папа Урбан Четвертый.

Епископ произнес уже не просто холодным, а ледяным голосом:

– Аудиенция окончена. Можешь идти, сын мой. Если не пойдешь сам, тебя сейчас вышвырнут. И, поверь, отсюда вышвыривали здоровяков и покрупнее тебя.

Он вскинул руку и властно шевельнул пальцами, словно и не духовное лицо, а отправляющий в бой командир наемников. Из-за шторы мгновенно появились два гиганта, каждый на голову выше и втрое шире.

Тангейзер поднялся.

– Я ухожу. В самом деле, сарацинский мир нам ближе, чем папский престол.

Он повернулся и пошел к выходу, стараясь держать спину ровной, хотя тяжесть поражения пригнула ему плечи и с треском ломала хребет.

«Смирение, – стучало в голове раскаленными молоточками. – Церковь постоянно говорит о смирении, но разве рыцарство может быть смиренным?»

Глава 16

На другой день он долго разговаривал с расстроенным Эккартом, после чего собрался отправиться в обратный путь, однако в комнату вбежал слуга, начал расспрашивать всех суетливо.

Тангейзер видел, как паломники начали тыкать в его сторону пальцами.

Тот примчался, отвесил быстрый поклон.

– Брат паломник, вас призывают в базилику!

Тангейзер вздрогнул, сперва в сердце вспыхнула надежда, затем пришла тяжелая злость.

– Что, и меня решили предать анафеме, как моего императора?

Слуга сказал быстро:

– Нет-нет! Кто-то слышал, как вы дерзко разговаривали, да и сам епископ пожаловался папе…

– Хотят бросить в тюрьму? – спросил Тангейзер зло. – Мне вообще-то все равно, что будет со мной! Мне жизнь теперь вообще ни к чему…

Слуга оглянулся по сторонам, зашептал:

– Говорят, папа вас решил выслушать лично!

Тангейзер насторожился, посмотрел на слугу с недоверием, но тот ответил честным взглядом прирожденного лжеца.

– Хорошо, – ответил Тангейзер, – когда?

– Завтра с утра, – сказал слуга. – Правда, придется постоять в очереди, все-таки к папе на исповедь приходят и короли…

Тангейзер ощутил, как начинает просыпаться надежда, мир стал светлее, под темными сводами запели райские птицы.

– Я приду с ночи, – сказал он твердо. – Я проделал такой путь не для того, чтобы отсыпаться до утра! Глаз не сомкну…

Когда слуга ушел, Эккарт посмотрел сияющими глазами.

– Получилось?

Тангейзер покрутил головой.

– Я сам не ожидал. Как видишь, даже в церковных делах помогает не столько смирение, сколько… гм…

– Чувство собственной правоты, – закончил за него Эккарт.

– Да, – согласился Тангейзер. – Но еще его и нужно отстаивать. Тихих да покорных не слушают, как я понял, даже в церкви!

На другой день он дождался утра, стоя в очереди, а потом еще два часа продвигался по длинной лестнице вслед за медленно ползущими на коленях паломниками.

К решетчатой стене он подходил с трепещущим сердцем, но к нему подошел служитель в цветах папской гвардии, тихонько велел следовать за ним.

Тангейзер с опаской вышел из очереди, где отстоял так долго, а служитель обернулся и, поняв его сомнения, сказал негромко:

– Там принимает кардинал Фруччио. А вас примет его святейшество папа Урбан Четвертый.

Тангейзер смолчал, не зная, радоваться или нет, все-таки простоял с полуночи зря, то ли глумились над ним, то ли проверяли христианское смирение, заодно выказывая свою власть.

Они подошли к дверям кабинета, отделанным золотыми крестами, через несколько минут дверь распахнулась, вышел плачущий от счастья мужчина в поношенной одежде, рот до ушей, глаза блестят.

Служитель тут же сделал приглашающий жест Тангейзеру.

– Старайтесь говорить коротко, – предупредил он тихо. – Его святейшество уже немолод и быстро устает.

Тангейзер кивнул и с трепещущим сердцем переступил порог. Комната залита светом, словно он уже попал в Царство Небесное, трон папы римского расположен на некоем возвышении, но это, как понял Тангейзер, просто для удобства паломников и просто посетителей, им меньше наклоняться, чтобы поцеловать папскую туфлю.

Урбан Четвертый весь в золоте, начиная с огромной тиары в форме пчелиного гнезда, яркой и угрожающе трехъярусной. Тангейзер уже видел такие на фресках, точно такая же была на Дарии Третьем, когда он сражался с Александром Македонским. Тройная корона папы – символ власти над тремя сферами – небом, землей и подземным миром или над тремя частями земли: Азией, Африкой, Европой, заселенными потомками сыновей Ноя: Сима, Иафета и Хама.

Яйцеобразная тиара увенчана золотым крестом, тремя венцами и двумя лентами, что ниспадают сзади, одет не в сутану или дзимарру, как ожидал Тангейзер, а в фальду, длинный подол спускается настолько ниже края альбы, что, когда папа в такой идет, подол ему несут спереди и сзади, но сейчас в кресле все собрано в крупные складки, чтобы красные туфли, обязательные для поцелуя, оставались на виду.

Тангейзер приблизился с сильнейшим душевным трепетом, опустился на колени и, низко поклонившись, поцеловал папскую туфлю, что уже и не туфля, а произведение искусства: выполнена искусно, вручную, с красным атласом, красным шелком и золотой нитью, отделана вышитым крестом, украшенным рубинами.

Урбан Четвертый произнес усталым голосом терпеливого и бесконечно ласкового родителя:

– Слушаю тебя, сын мой.

Тангейзер ощутил, что взор начинают застилать слезы, он заговорил дрожащим голосом:

– Грешен я, святой отец… как я грешен!.. И не знаю, чем вымолить ваше прощение…

– Кто ты, – поинтересовался Урбан кротко. – И в чем считаешь себя грешным перед людьми и Богом?

– Я фрайхерр из рода Тангаузенов, – ответил Тангейзер жалким голосом. – Тангейзер, Генрих фон Офтердинген. По молодости и глупости отправился в крестовый поход за императором Фридрихом Вторым в Святую землю…

Голос его прервался, он зарыдал, папа легонько коснулся перстами его склоненной головы. Тангейзер успел заметить кольцо рыбака на пальце, такой же обязательный атрибут, как и тиара, дескать, папа наследник апостола Петра, что забрасывал сети.

– Молодость проходит, – произнес над ним старческий голос, – а мудрость и понимание накапливаются… Ты многое уже понял, я вижу.

Тангейзер увидел протянутую ему руку, жадно ухватил ее и припал губами к кольцу, где успел увидеть изображение рыбака в лодке. Целуя перстень, человек молча клянется отныне повиноваться воле папы, что бы тот ни велел, но Тангейзер чувствовал всем сердцем, что этот человек, на престоле апостола Петра, его поймет и простит…