Могучая крепость. Новая история германского народа - Стивен Озмент

к романтизму прошлого, другие — к относительно мягкому ультрамонтанизму, третьи — к мистическому или расистскому шовинизму. Бессчетное количество пыталось успокоить умы и развить души через современные занятия, погружаясь, как подсчитал Давид Блакбурн, в «философию, сексологию, физическую культуру, холистическую медицину, антропологию, паранормальное, спиритизм, буддизм [и] деревенскую идиллию Толстого»{564}. В таких поисках за пределами истории и традиций значительное количество ранее послушных немцев расправили новые крылья, раздувая пламя нового века.

В своей собственной модернизированной версии великой предупреждающей немецкой сказки «Доктор Фаустус» Томас Манн, чья жизнь протекала во времена Империи, Веймарской республики, национал-социализма и послевоенной Германии, уходит в прошлое страны, чтобы увековечить переход, за которым наблюдал на протяжении своей жизни. Усовершенствовав историю Фауста в 1947 году, он наделил знаменитого персонажа, который продал душу дьяволу, чертами Фридриха Ницше и вставил случаи из его жизни. В этом современном воплощении доктор Фаустус появляется, как композитор Адриан Леверкун, который заражается сифилисом во время сексуального подтверждения пакта с дьяволом. После этого он страдает от паралича, безумия и умирает{565}. Манн, очевидно, придерживался классической немецкой традиции, выступая против нигилизма девятнадцатого века, и создал хорошего германского рассказчика, доктора Серенуса Цайтблома, принципиального человека, находящегося в мире с самим собой — во многом подобно Фаусту Гете в конце жизни.

ВСТУПЛЕНИЕ В МИРОВУЮ ВОЙНУ

Культурно австро-германский мир конца девятнадцатого столетия являлся миром иконоборцев — бунтарей, борющихся с традиционными предрассудками, которые стали иконами: Ницше — в философии, Зигмунд Фрейд — в психологии, Альберт Эйнштейн — в науке, Рихард Вагнер — в музыке, Манн — в литературе и Макс Вебер — в социологии. Вильгельм II являлся известным покровителем искусств и активно вмешивался в культурную жизнь. Последний император из Гогенцоллернов не обладал талантами этих людей, хотя бросался в мир политики, словно был там самым главным{566}. Увольнение им Бисмарка на второй год своего царствования принесло много разочарований и не сделало его самого героем. Современники кайзера больше замечали неспособность Вильгельма учиться на истории, что отметил старый канцлер в своем снисходительно-покровительственном заявлении об отставке.

Бисмарк сделал Германию сильной, сконцентрировав ее вокруг Пруссии и держа в фокусе внешнюю политику. Он отразил попытки австрийцев и баварцев увековечить старую разваливающуюся Империю с ее древним разделом и соперничающими государствами. Его компактная Империя давала канцлеру свободу в решении вопросов с парламентом и великими европейскими державами. Вместо того чтобы отбрасывать ненавистную тень Империи на Европу, Германия стала в ней честным посредником, использовав географическое положение в Центральной Европе для получения преимуществ в международном масштабе и сохранения мира.

В отличие от него император Вильгельм провоцировал международный конфликт, намереваясь расширять страну. Нацеленный увидеть Германию мировой державой, он погнал Империю в Европу и на захват колоний. Хотя никто не знал, что принесет будущее, все шаги императорского правительства в этом направлении вели к войне.

Однако если сбалансированная Европа Бисмарка начала выглядеть как карточный домик, нельзя в этом винить одного императора Вильгельма. В итоге на провал внешней политики Германии больше повлияли не столько вмешательство и бравада императора, сколько просчеты Министерства иностранных дел. А именно на него полагался новый канцлер императора Лео фон Каприви. Каприви ранее возглавлял военно-морское министерство и был неудачным кандидатом на должность канцлера для быстро меняющихся 1890-х годов. Он быстро попал под влияние назначенного Бисмарком и ненавидевшего его Фридриха фон Гольштейна, который теперь контролировал министерство. По рекомендации Гольштейна Каприви не стал возобновлять договор с Россией, который с 1887 года гарантировал нейтралитет этой страны в случае вторжения в Германию с запада или с юга. Утверждая, что этот договор отдает предпочтение России, министерство скорее рассчитывало на своего исторического союзника — Великобританию, в то время европейскую супердержаву. Была надежда, что та вмешается дипломатически в случае появления воинственно настроенных сторон, и придет Германии на помощь в случае нападения на нее.

В течение пяти лет после прекращения действия договора 1887 года между Германией и Россией, Франция и Россия стали торговыми партнерами, а до того, как истекли еще два, они стали и оборонительными союзниками. Каждая из стран обещала другой нанести удар по Германии, если Германия мобилизуется против одной из них{567}. Внезапно Германия оказалась в огромных мощных клещах, чего так боялась. Подтверждение договора о нейтралитете России помогло бы избежать этой ситуации. Когда для Великобритании пришло время выбирать, чью сторону брать, немцы, к их сожалению, стали ее экономическими и военными соперниками.

В 1894 году Вильгельм показал свое истинное лицо социал-демократам и левым либералам, которые ранее считали его своим союзником. К их отчаянию, он выразил опасения по поводу руководителей промышленности, поддержал новые законы, направленные против социалистов, и законы о цензуре. Ничто из этого не понравилось парламенту. В ходе внутренней борьбы в самом парламенте, при готовности императора раздавать привилегии или предавать как либералов, так и консерваторов, в 1890-ые годы в Германии мало что осталось от демократического правительства, к которому немцы попеременно стремились, и которое подрывали, начиная с середины столетия{568}.

Удачно соперничая с Францией и Россией в колониальном мире, Великобритания открыла двери для Германии, которая отчаянно пыталась там укрепиться. Без нейтралитета Великобритании прыжки Германии вперед в 1890-е годы — как колониальные, так и европейские — были бы невозможны. Но после смены столетия Великобритания постепенно перестала быть другом Германии. Продолжающееся наращивание Вильгельмом германской армии — теперь самой большой в Европе, — и еще большего военно-морского флота, пугало европейцев. Сделав линкоры национальной навязчивой идеей (к 1900 г. были спущены на воду не менее тридцати восьми линкоров) адмирал Альфред фон Тирпиц нацелился на британские морские силы в соперничестве, которое у Германии не было шанса выиграть{569}. После смелой проверки британской храбрости в колониальной Южной Африке немцы вновь столкнулись с сотрудничеством Великобритании и Франции. Эти страны в 1904 году вместе с царской Россией вошли в Антанту («Тройственное согласие»). Их союз будет только усиливаться и расширяться.

Уже в 1907 году британские дипломаты описывали Германию, как «нацелившуюся доминировать в Европе», в то время как Россия, боявшаяся Германию больше, чем когда-либо, начала сплачиваться с Великобританией{570}. Договорившись о своих владениях в колониальной Азии, две великие державы объединились с Францией, чтобы создать неформальную, но пугающую ассоциацию из противников Германии, которых та опасалась больше всего. Создания подобного союза ранее помогала избежать дипломатия Бисмарка. Теперь, если начнется война, Германии пришлось бы отражать атаки как на восточном, так и на западном