Новый мир. № 10, 2002 - Журнал «Новый мир»

С. Кара-Мурза. «Совок» вспоминает… М., «Алгоритм», 2002, 256 стр. («Тропы практического разума»).

Идеологический антипод Горянина, апологет советского проекта Сергей Кара-Мурза тоже борется с мифами, но — антисоветскими, антикоммунистическими. А объединяет их стремление обратить читателя от некритически воспринятых умозрений к реальности как она есть (или как она им видится). «Части нашего народа настолько ослеплены своими „истинами“, что плохо слышат друг друга и не очень-то охотно вникают в логические рассуждения и строгие доводы. И возникает сильное желание <…> рассказать о наблюдениях обычного „совка“, жизнь которого не была отягощена особенными трагедиями, а радости и блага который получал „на общих основаниях“…»

И рассказывает: военное детство, советская школа, МГУ, целина, Куба. Воспоминания Кара-Мурзы, а по сути — дополнения к его двухтомной «Советской цивилизации», не менее интересны/оригинальны, чем его общественно-политические воззрения.

Цитата: «К нам ходила портниха — татарка из Крыма. <…> Когда Крым освободили, она плакала, говорила очень взволнованно. Потом успокоилась, все повторяла: „Слава богу! Слава богу!“ Я не очень-то понимал, о чем речь, потом только сопоставил и понял. Портниха боялась за родственников-татар. Думала, что их будут судить за сотрудничество с немцами, а это по законам военного времени была бы верная смерть. Когда стало известно, что лично судить никого не стали, а всех татар выселили из Крыма, она была счастлива».

Лидия Анискович. Роман с веком. Автобиографическая повесть. М., «Вече», 2002, 192 стр.

И эту книжечку я проглотил в один присест. Лидия Анискович — московская предпринимательница (мебель для школ), автор многих стихотворных книг, выпущенных за свой счет (говорить о них не хочу), бард. Автобиографию ее отличает та степень литературного простодушия, которая переходит уже в новое эстетическое качество, воспринимается как прием.

Цитата: «Когда я поступила в школу, выяснилось, что я не умею ни писать, ни читать. На вопрос училки — что же я умею? — я ответила — играть в карты. В школу меня все равно приняли, так как среднее образование было обязательным. Училась я вначале, естественно, плохо: все палочки были кривые, буквы я путала. Мама расстраивалась, считая меня совсем никудышной, но потом успокаивалась и говорила, что я пойду работать на завод, а туда, как и в школу, берут всех. Я же, чтобы не расстраивать маму, стала переправлять колы на четверки, все-таки я была сообразительной».

Мне нравится.

Кира Ласкари. Аппликации. Сто тридцать четыре рекламных ролика. М., 2002, 208 стр. («Птюч-серия»).

И эта книжечка нравится. Почему-то.

Сначала — предисловие автора. Потом — разделы: Бытовая техника; Еда; Казино; Медицина; Недвижимость; Одежда; Парфюмерия; Питье; Пресса; Радиостанции; Рекламные агентства; Сбербанк; Социальная реклама; Строительство; Универсальные магазины. Потом — комментарии автора. Потом — послесловие Игоря Шулинского, главного редактора журнала «Птюч connection».

Образчик стиля. Заявка № 32. «Рынок. Толстая, пожилая восточная женщина продает овощи, стоя за прилавком. К прилавку подходит худенький, робкий мужчинка в очках, шляпе, с портфелем.

МУЖЧИНКА (поправляя очки): Извините, пожалуйста, вы не подскажете, где я могу достать свежую зелень?..

Женщина заливается демоническим хохотом, от чего мужчинка прячется под прилавок. Отсмеявшись, грузинка перегибается через прилавок, оказываясь, таким образом, лицом к лицу с покупателем.

ЖЕНЩИНА (вкрадчиво, с кавказским акцентом): Свэжую зэлень ты, дарагой, можэшь дастать в казино „ШАНГРИ-ЛА“ <…>».

Такую книгу мог бы придумать Владимир Тучков. Но у Ласкари она родилась из жизни, из профессии.

Заявка на рекламный ролик, которая и сама по себе есть прикладной литературный жанр, позиционирована здесь в качестве литературы. Как будто конфетный фантик или обертку туалетного мыла повесили на стену модной галереи в качестве картины.

Получилось, однако. Не то чтобы литература. Но лучше, чем просто реклама.

Да, «Аппликации» — это от англ. аpplicаtion — «заявка».

Кира Ласкари — это он, а не она.

Книга самурая. [Юдзан Дайдодзи. Будосёсинсю; Ямамото Цунэтомо. Хагакурэ; Юкио Мисима. Хагакурэ Нюмон.] Перевод Р. В. Котенко, А. А. Мищенко. СПб., «Евразия», 2001, 320 стр.

Благодаря Лимонову и Джармушу мы знаем, что путь самурая — путь к смерти.

В «Книгу самурая» входят два наиболее знаменитых трактата о бусидо, а также размышления квазисамурая ХХ века, писателя Юкио Мисимы, который, комментируя «Хагакурэ», настаивает на универсальной ценности бусидо.

Но дело в том, что самурай служил. Беспрекословное подчинение господину — его добродетель. И умирал самурай не за идею и не за партию, а за господина. (У Джармуша в фильме про пса-призрака так и есть. А кто у Лимонова господин?) Получается, что именно господин дает возможность своему вассалу быть самураем. Самурай без господина — личность малопочтенная, ронин. Кто смотрел одноименный американский фильм про шпионов, знает.

«Итак, мы не можем умереть за правое дело. Вот почему Дзётё советует нам на распутье между жизнью и смертью выбирать любую смерть», — самурайствовал Мисима, но самураем стать не мог и сам выбрал, когда, как и за что ему умирать.

Сергей Куняев. Русский беркут. М., «Наш современник», 2001, 464 стр.

Откликаясь в «Периодике» на журнальную публикацию «Русского беркута», я писал: «Апологетическое/нелицеприятное жизнеописание поэта Павла Васильева: сквозь историю о том, как нерусские люди затравили русского беркута, неумолимо проступает рассказ о том, как упорно он сживал себя со свету (что никак не оправдывает его убийц)».

Сейчас, пользуясь случаем, не могу не привести большую и выразительную цитату на эту тему.

Итак: «В конце июня Павел, еще не отошедший от дикого количества печатных поклепов, был приглашен горячим его поклонником Валерианом Куйбышевым в Кремль на торжества по случаю приема участников челюскинской экспедиции. Не исключено, что Куйбышев пригласил поэта сознательно, именно в пику Горькому, как бы демонстрируя не в меру возомнившему о себе „первому писателю Советского Союза“, что слово последнего не является приговором окончательным и не подлежащим обжалованию и что Васильев пользуется полным доверием у высшего руководства. Васильев пришел на прием нервный и взвинченный. Почти весь вечер молча пил и со стиснутыми зубами слушал произносимые тосты. А когда ему предложили почитать стихи (стихотворение „Ледовый корабль“, посвященное Отто Юльевичу Шмидту, было опубликовано тремя неделями ранее в „Вечерней Москве“), он, чувствовавший себя явно не в своей тарелке среди членов правительства, вождей, Героев Советского Союза, окончательно „слетел с катушек“. Встал, провожаемый одобрительными и любопытными взглядами, посмотрел в упор на Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича и остальных, сидящих за центральным столом, обвел глазами героических летчиков-полярников — и громко запел тут же сочиненный экспромт на мотив „Мурки“.

Здравствуй, Леваневский, здравствуй, Ляпидевский!Здравствуй, Водопьянов, и прощай!Вы зашухарили, „Челюскин“ потопили,А теперь червонцы получай!

За столом воцарилось мертвое молчание. Кто-то хмыкнул, кто-то тихо захохотал, уткнувшись лицом в ладони… К Васильеву быстро подошли люди в форме, аккуратно взяли его под руки, вежливо и быстро вывели из-за стола, проводили за пределы Кремлевского дворца и оставили в покое уже за воротами».

Тут бы — no comments.

Но, извините, профессиональный зуд: откуда все это известно? Присутствовали многие, но кто описал — где, как, когда? Как этот очевидец (помните: врет, как очевидец) был настроен по отношению к поэту? Сам Васильев рассказал? Кому? Где? Когда? Из текста это не ясно. Можно подумать, что сам биограф парил в тот момент — незримый — под потолком, а потом вылетел за кремлевские ворота… Но тогда он мог бы немало рассказать о тайнах Кремля.

Эдуард Лимонов. Моя политическая биография. Документальный роман. СПб., «Амфора», 2002, 302 стр.

«В связи с отсутствием оперативной связи между издательством и автором, содержащимся под стражей в СИЗО ФСБ России, книга выходит в авторской редакции, без сверки имен и дат».

Не роман, конечно. Роман — это, пожалуй, преувеличение. Просто рассказы о партии (национал-большевистской).

Книга, написанная в тюрьме подследственным, но еще не осужденным, — это особый жанр: надо хорошо выглядеть перед соратниками и в то же время не дать на себя материал следствию.

Лимонов, похоже, справляется. Не знаю, похвала ли это.

«Хвалить книги фашиста, сидящего в тюрьме, — вроде как самому становиться немного фашистом. Ругать — солидаризоваться с „правящей кликой“», — мучается модный литератор Илья Стогоff («Книжное обозрение», 2002, № 27–28), рецензируя также написанную в предварительном заключении лимоновскую «Книгу воды» (М., «Ad Marginem», 2002).