Фатальный абонент - Гера Фотич

На зимние каникулы я улетел к родителям. В поселке ничего не изменилось. Быть может, прибавилась пара вагончиков.

Подмороженная степная трава приняла рыжеватый оттенок. Стала хрупкой. Едва сдерживала легкую снеговую порошу, которая рушилась при малейшем прикосновении или дуновении ветра. Стоило пройти по ней, и позади образовывалась темная тропинка, словно полынья.

Трубы вагончиков, бараков и юрт дымили, не переставая. Сильные морозы в тридцать, а то и сорок градусов были обычным делом. За полчаса ресницы покрывались инеем. Слезы, вызываемые пронзительным резким ветром, не успевали скатиться со щеки — замерзали. Жители старались на улицу лишний раз не показываться. Быстрым шагом до работы — бегом домой. Баня не функционировала — не могли нагреть. Приходилось стоять голым в тазу, подставлять спину отцу. Тот тер по-мужски. Мать окатывала теплой водой из кувшина. Я вспоминал Фёдора.

На следующий день после приезда пошёл к нему домой. Выяснилось, что ещё в ноябре их семью отправили в Союз. Как только выяснилось, что Ланка забеременела.

Я снова остался один. Достал свое ружье и попытался развлечься, но пальцы замерзали и не желали нажимать на курок. Ручей покрылся льдом и пару раз я смог покататься на коньках. Скользил по извилистому руслу. На скорости резко поворачивал, перескакивал вмерзшие сучки деревьев, разворачивался. Получал от такого слалома особое удовольствие. Мать ходила со мной — любовалась.

Но было очень холодно — ботинки каменели, не хотели шнуроваться. Пальцы на ногах через пятнадцать минут замерзали. Приходилось поверх носка накручивать газету. Тогда можно было кататься в два раза дольше.

Завидев меня, знакомый столяр смастерил мне парочку клюшек. Несмотря на их тяжесть, я был в восторге — это был большой дефицит.

Отец смог организовать для меня выезд на рыбалку мужским коллективом. Женщины остались дома, не желая мёрзнуть на тридцатиградусном морозе.

Переезд составил часа четыре. Я ехал с отцом в кабине. Остальные, человек десять — в металлическом КУНГе кузова, завернувшись в старые матрасы и спальники. Буржуйка с трубой, выведенной в форточку, ждала ночи.

Лед на Селенге в ямах под скалами достигал толщины двух метров. Глубина до десяти. Коловорот не справлялся. Долбили пешнёй. Когда черенок полностью уходил в лунку, на него накручивалась насадка. Черпак тоже удлинялся по мере заглубления. Лунка шла вниз на сужение — иначе не получалось. Чтобы она была достаточно большой для вытаскивания рыбы, начинали долбить диаметром метр.

Мужики кололи лед часа два, периодически меняясь. Но в таком месте рыбы было много — прикормлена еще с лета падающими со скал мышами, змеями, птенцами.

Ловили по очереди. Ждать не приходилось — через десять минут уже тащили очередного тайменя или ленка. Редко щуку или окуня. С размером — кому как повезет! За четыре часа лунка смерзалась так, что рыба уже не пролазила — стукалась о лед, срывалась или резала леску об острые ледяные края. Расширять — себе дороже! Будешь весь мокрый от брызг, пешня покроется коркой льда. Долбили новую.

Тут же под горой четверо пожилых мужчин основали лагерь. Поставили палатку, развели костер.

Молодые предпочли ловить самостоятельно. Устремились наперегонки в верховья реки. Посматривали друг на друга. Многое зависело от остроты ножей коловорота. Пешня в этом случае не котировалась. Требовалась быстрота и сноровка. На стремнине рыбы стояли по одной. Кто вперед опустил наживку — того и добыча. Мне с отцом было легче — меняясь, могли передохнуть.

Здесь лед был не толстый — до тридцати сантиметров. На перекатах и там, где били ключи — полыньи. В таких местах требовалась большая осторожность. Но рыба стояла прямо под прозрачной ледяной кромкой. Периодически высовывала туповатый серый нос, передние плавники с жёлтой окантовкой — точно фосфорной. Увидев тень, скрывалась в глубине. Стоило опустить мормышку — тут же хватала. Голодная!

На мне были ватные штаны с телогрейкой и валенки. Аналогичным образом одето большинство. Некоторые — в тулупах из овчины, подпоясаны военным ремнем. Жарко, только пока идешь. Стоит остановиться передохнуть, и мороз невидимыми путями пробирался к телу. Холодил потную футболку и кальсоны.

Приходилось снова браться за коловорот или просто идти. Река часто делала большие меандры, так что можно было увидеть отставших рыбаков на расстоянии ста метров, но по руслу им приходилось идти не менее получаса.

Вскоре начало смеркаться. Решили остановиться, поставить донки на сомов и налимов. Высверлили лунки, забросили наживку. Разожгли костер, стали согреваться, пытались сушиться. Доставали припасенную еду, разогревали на костре. Взрослые пили спиртное. Отец налил мне полстакана самогона, чтобы не простудиться. Я делал вид, что ещё не пробовал спиртное — морщился. Чуть закашлялся. Внутри стало горячо, на душе — легко и беззаботно Отец улыбался.

Никто за временем не следил, темнота наступила внезапно. Срочно занялись обустройством лагеря к ночевке. Носили валежник из близлежащего леса, готовили спальники. У кого-то оказались топоры. Нарубили дров, чтобы хватило до утра.

Когда закончили, снова уселись у костра, кругом была сплошная темень. Виделось только звездное небо и силуэты сидящих вокруг костра рыбаков. Пламя озаряло их улыбающиеся довольные лица. Одни сидели, другие полулежали, опираясь на локти, вытянув к костру валенки. Делились впечатлениями дня. Как бежали наперегонки, оставляя за собой обезвреженные от рыбы лунки. Хохотали, подначивали друг друга.

Где-то далеко завыл волк, внимания не обратили. Знали — зверья вокруг много. Дикие, нехоженые места. Сгрудились плотнее вокруг костра. Иногда отходили к лункам проверить приманку. Практически каждый раз приносили пойманную рыбу. Бросали тут же на лед, и через минуту она превращалась в покрытую толстым слоем лака черную статуэтку с причудливыми изгибами.

Когда вой раздался с берега — донки проверять прекратили. Решили — до утра. Вскоре между деревьев засветились огоньки. Зажигались и гасли, вспыхивали в другом месте.

Не сговариваясь, народ зашевелился.

Неторопливо поднялись, подтянули каждый свой вещмешок. Стали копаться в них, что-то скручивать, завязывать, запихивать. Я смотрел на отца — он ничего не понимал, крутил головой:

— Что такое, мужики?

В ответ кто-то кивнул в сторону леса. Всеобщее молчание продолжалось. Только неторопливое шебуршание.

Вопросов не задавали. Словно было уже все решено. Молча собирали рыбу, складывали в холщовые мешки. В движениях чувствовалось скрываемое напряжение.

Я пытался увидеть взгляды рыбаков, но все они отворачивались к своим мешкам, делая вид, что очень заняты. Кто-то снова сел. Затем остальные. Взяли в руки кто пешню, кто — коловорот. Смотрели друг на друга. Наступила тишина, прерываемая воем волков, редкими выстрелами треснувшего льда и уханьем отражённого эха. Звезды продолжали светить по всему небосводу. Казалось, что часть из них упала за деревья и просвечивала оттуда. Звери не выходили на лед, и от этого казалось, что ими наполнен весь лес по обе стороны от реки.

Я не знаю, кто первым сорвался с места. Здоровенный мужчина просто встал и пошел без слов вниз по реке. На спине рюкзак, в руке — топор. За ним поднялся следующий. И все остальные. Отец дернул меня за рукав:

— Давай, сынок!

— А удочки? — спросил я наивно. Все донки оставались во льду. Надо было их вырубать. Рыболовные снасти считались большой редкостью. В магазинах не продавались. Везли из Союза.

— Завтра все подберем, если… — отец махнул рукой. — Держись!

Подумав, снял с себя свитер и надел фуфайку на рубашку. Протянул свитер мне:

— Скидывай ватник, так будет легче.

Я влез в отцовский свитер, словно окунулся в пачку папирос. В носу защекотало. Чихнул. Никто не пожелал мне здоровья. Мы оставались последними. Надо было догонять. Отец бросил все. Я был ему дороже.

Позже мне стало ясно, что никто из взрослых не хотел возиться с ребёнком. Слышать просьб о помощи и жалостливого хныканья. Тем самым отстать и подвергнуть себя риску. У всех были дома семьи, и они не собирались оставаться здесь, быть растерзанными дикими животными. Каждый — за себя… кроме нас с отцом.

— Давай, сынок! — Подбадривал меня отец. Мы бежали последними. Но старались не отставать. Берегли силы.

Издали было видно, как волки беснуются вокруг костра и брошенных мешков с рыбой. Огрызаются, тявкают и визжат словно собаки. Затем слились в темную массу, которая постепенно вытянулась в линию — двинулись по нашим следам.

Путь предстоял длинный. Все проклинали дневной азарт, заставивший рыбаков устремиться вверх по течению километров на десять. Теперь предстояло вернуться. Снова бегом. Слышался только скрип снега, надрывное дыхание, звяканье металла.