Время Шамбалы - Александр Андреев

— консультирование Далай-ламы и русофильской группировки в Лхасе по экономическим вопросам, оказание поддержки тибетским русофилам, главою которых довольно неожиданно был назван сам Далай-лама;

— зондирование почвы с целью заключения монголо-тибетского дружественного договора, по образцу соглашения между Монголией и Тибетом 1913 г.;

— организация военных поставок в Тибет («арт. имущества») и направление в тибетскую армию бурятских, калмыцких и монгольских инструкторов, отправка тибетской молодежи в СССР и МНР для военного обучения;

— экономическая разведка, выяснение потребностей тибетского рынка и организация торговых операций между Тибетом с одной стороны и МНР с другой;

— установление связи с «буддийским движением» в Индии в целях «укрепления позиции Тибета в его национально-освободительной борьбе»[443].

Большинство этих задач были не новыми и уже стояли в «программе» экспедиции С. С. Борисова. Но в отличии от ситуации 1924 г, очевидно стремление советской дипломатии использовать «монгольскую карту» в новой «большой игре» с Англией в Центральной Азии. Так, отправка представительства в Тибет формально мотивировалась С. И. Араловым религиозными, торгово-экономическими и другими нуждами монгольского населения. Здесь надо отметить, что Монголия и Тибет издавна поддерживали тесные религиозные, культурные и торговые связи. В Урге проживала довольно большая тибетская колония, а также находился духовный представитель Далай-ламы, так называемый Донир (Доньер). Эту должность в 20-е годы исполнял Лобзанг Чолден. Однако, он не пользовался авторитетом у монгольских властей и даже несколько раз арестовывался Государственной внутренней охраной (ГВО, монгольским аналогом ГПУ).

В записке НКИД также давалась резко негативная оценка английской политике в Тибете, особенно действиям англичан в последние годы (после миссии Ч. Белла). «Пока Англия не захватила важнейшие командные позиции в Тибете, — писал С. И. Аралов, — необходимо противопоставить ее агрессии все наши реальные возможности и в этих целях незамедлительно прежде всего отправить в Тибет неофициальное представительство. В нашей работе в Тибете мы должны встретить особо благоприятные возможности в сравнении с возможностями Англии и Китая… Отношение (Тибета) к СССР, выражающееся в несравненно более положительном смысле, чем к царской России, укрепляется и должно укрепиться в дальнейшем»[444].

В заключение С. И. Аралов просил отпустить на содержание представительства 24 355 американских долларов, согласно приложенной смете. (Как и в случае с С. С. Борисовым, в этой смете также имелась статья «особых расходов» — затраты на подарки Далай-ламе и его главным министрам, приобретение информации и представительские нужды.)

Вопрос об учреждении монгольского полпредства в Лхасе дважды включался в повестку дня заседаний Политбюро (7 и 14 января 1926 г.) и дважды откладывался по просьбе Г. В. Чичерина, который в это время обговаривал детали своего проекта с находившимся с визитом в Москве председателем ЦК МНРП Дамба-Доржи. 17 января — за несколько дней до нового заседания — Г. В. Чичерин послал записку в Политбюро, в которой просил незамедлительно рассмотреть этот вопрос и принять по нему решение: «В Тибете произошло движение против захватившей всю власть англофильской клики. Если мы будем медлить, могут произойти новые внутренние события, и Англия при помощи подкупа и привлечения материальных интересов может опять захватить власть.

Вопрос о влиянии Англии в Тибете имеет громадное значение для всех буддийских стран и, в частности, для Монгольской Республики или тех наших автономных республик, где имеется буддийское большинство. Через посредство тибетского правительства Англия может оказывать враждебное нам и разлагающее влияние во всей сфере буддийских национальностей»[445].

В результате Политбюро на заседании, состоявшемся 21 января 1926 г., вынесло следующее решение:

«1. Принять предложение НКИД об отправке в ближайшее время в Лхасу неофициального представительства СССР под видом представительства МНР.

2. Ассигновать на содержание представительства 20 000 рублей»[446].

Вскоре после этого Г. В. Чичерин подыскал подходящую кандидатуру на роль советника при монгольском полпреде. Им стал уже знакомый нам А. Ч. Чапчаев (1890–1938), закончивший незадолго до этого курсы марксизма при Комакадемии. Выбор наркома был одобрен лично И. В. Сталиным (и это несмотря на то, что Центр двумя годами ранее выразил свое недоверие А. Ч. Чапчаеву, освободив его с поста председателя ЦИК Калмыцкой автономной области за проявленный в работе «национальный уклон»)[447]. В ходе инструктажа в НКИД А. Ч. Чапчаеву помимо утвержденных Политбюро заданий поручили также удалить из Лхасы «английского агента» Замбо Хаглышева (Халдинова), служившего главным источником антисоветской агитации в Тибете[448].

Кроме А. Ч. Чапчаева Москва включила в состав монгольского посольства еще несколько человек — бурятского ламу Жигме-Доржи Бардуева (спутника С. С. Борисова) в качестве переводчика тибетского и монгольского языков и двух калмыков, бывших инструкторов МНРА — Шагдура Лундукова и Матцака Бимбаева, в должности конвоиров. (Последний в интервью автору в 1993 г. признался, что имел секретное задание, полученное от начальника Разведуправления Штаба РККА Я. К. Берзина.)

Со своей стороны МИД МНР назначил главу представительства («элчин сайда») и его секретаря. Ими стали некие Гомбодчийн и Амуланг. О первом, со слов М. Т. Бимбаева, известно, что он имел княжеский титул «гуна» (т. е. был монголом) и слыл очень набожным человеком. По-видимому, таковой была его легенда, поскольку П. К. Козлов, встречавшийся с «монгольским полпредом» в Улан-Баторе осенью 1926 г., сообщает нечто противоположное — что Гомбодчийн был на самом деле бурятом, имевшим довольно слабое представление о Тибете и потому забросавшим его вопросами[449]. Оба они, и Гомбодчийн, и Амуланг, являлись китаефилами и сторонниками реставрации теократического правления во Внешней Монголии, упраздненного в 1924 г. после смерти монгольского Хутухты. Об остальных участниках делегации, а их было около 8 человек, нам практически ничего не известно.

Осенью 1926 г. под давлением «народных масс» — верующих и духовенства — 3-ий Великий Хурулдан принял постановление, в котором говорилось о необходимости официального обращения к Далай-ламе за санкцией на отыскание и объявление нового перерожденца Богдо-гегена. Этим шагом монгольские власти, очевидно, рассчитывали произвести благоприятное впечатление на Лхасу ввиду намечавшегося монголо-тибетского сближения. На том же Хурулдане обсуждался и вопрос о заключении дружественного монголо-тибетского договора.

Согласно первоначальным планам, монгольская миссия предполагала выехать из Улан-Батора в августе 1926 г., однако ее отъезд задержался до глубокой осени, что, возможно, было связано с тем, что монгольский МИД ожидал принятия принципиальных решений по тибетскому вопросу высшим законодательным органом МНР. От Улан-Батора до Юмбейсе, где находилось отделение советского торгпредства, делегация добиралась на «доджах». Там пересели на верблюдов и 5 ноября тронулись в дорогу по бескрайней Гоби. Ежедневно караван передвигался не менее 10 часов непрерывно. Через 3 недели добрались до Шобучина (к югу от Аньси), первого населенного пункта Верхней Монголии. По сведениям А. Ч. Чапчаева, экспедиция от Юмбейсе шла в составе большого каравана (до 200 верблюдов) тибетских торговцев, возвращавшихся из Урги на родину[450]. В Шобучине сменили верблюдов наполовину и продолжили путь в направлении Шара-гола (Желтой реки). Переход через высокогорные районы Верхней Монголии до Цайдама был очень тяжелым. Практически все участники поездки страдали от горной болезни, особенно Гомбодчийн. Состояние посла сделалось критическим в районе Хотан-дабана; «жизнь его держалась на волоске, — пишет А. Ч. Чапчаев, — но полпред поправился, как только спустились в Цайдам». В целом, отрезок пути между Юмбейсе и Цайдамом был пройден за 35 дней.

В Цайдаме монгольское посольство пробыло полтора месяца — это время в основном ушло на наем верблюдов. В начале февраля двинулись через Тайчжинар коротким путем в сторону безжизненного Чантанга — Тибетского плато. «Все очень боялись предстоящего самого трудного этапа маршрута, — сообщал А. Ч. Чапчаев. — Во время движения по Сартыну все участники экспедиции чувствовали себя больными. В пути мы похоронили у хребта Думбуре одного подвозчика. Врач тибетской медицины доехал до Нагчу едва живым с опухшим и раздувшимся телом. В течение двух последних недель по Сартыну я, не будучи в состоянии от слабости держаться на верблюде, ехал на последнем привязанным к вьюку»[451]. Но не меньшую опасность для путешественников, чем горная болезнь, представляли и «голоки» — воинственные тибетские номады, промышлявшие грабежом караванов в районе безлюдных хребтов на северо-восточной окраине Тибета.