Усобники - Борис Тумасов

— Ужели определено свыше не мир нести, а раздор, прожить в ненависти, а у потомков заслужить презрение?

— Умолкни, мать Варвара! — Князь поднялся. — Я подобное от митрополита слыхивал. Молись, игуменья.

Не прощаясь, великий князь покинул келью…

Во дворе великокняжеских хором собралась вся старейшая дружина. Провожали великого князя в Орду.

В том году Андрей Александрович и не поехал бы: время на осень повернуло, начались холода, дожди зачастили, развезло. Но ближе к зиме, когда уже ударили первые заморозки, появился во Владимире баскак Ахмат, служивший прежде Ногаю, но переметнувшийся к хану Тохте.

Был Ахмат послан на Русь собирать ордынский выход, и привез он князю Андрею Александровичу повеление явиться в Сарай.

Вызов Тохты нагнал на великого князя страх; но, сколько ни допытывался он у Ахмата, зачем вызван в Орду, баскак не ответил — видно, и сам не ведал.

Спешно собрался князь Андрей, нагрузили короба мехами, уложили в ларцы дорогие украшения, попрощались наспех и пустились в путь. В дороге и зиму встретили.

Колючий снег вперемешку с мелким дождем сопровождал спутников до самого Сарая. Обмерзали кони, обледеневала одежда на всадниках, колом стояли сыромятные гужи. Нудно скрипели колеса груженых телег, на которых везли не только дары и пропитание, но и дрова: в степи их не сыскать, а от мокрого бурьяна-сухостоя разве что едкий дым по сырой земле стлался.

У костров отогревались, варили еду, обсушивались и, соорудив из телег защиту, отдыхали, чтобы поутру снова отправиться в дальний путь.

Мрачен князь Андрей, и мысли у него мрачные. С того лета, как побывал у хана княжич Юрий, чует князь неприязнь Тохты к нему. Как бы не отобрал у него ярлык на великое княжение, не передал другому. И оттого делается князю Андрею Александровичу страшно.

Одно желание одолевает его — вымолить ханское доверие, заслужить милость Тохты, сохранить за собой ярлык. Ужели доведется погибель в Орде принять?

Гадал великий князь: кто ныне у хана в чести, кому первому подарки поднести, суметь ублажить, чтобы тот слово за него, Андрея Александровича, замолвил? Верная тропинка к сердцу через женщину, но известно, что у Тохты нет любимой жены. Некоторое время ханским доверием пользовался царевич Дюденя. Это он приводил к городецкому князю воинов и помог одолеть Дмитрия. С помощью Дюдени сел князь Андрей на владимирский стол.

В Сарае великий князь должен сначала повидать епископа Исмаила: кому, как не владыке, знать, кто у Тохты в любимцах. И лишь потом можно отправиться ко всем царевичам и мурзам и их многочисленным женам. Он будет низко кланяться им, одаривать, и чем влиятельнее сановник, тем богаче дары. Сколько раз он, князь Андрей, ублажал алчных ханских придворных, раздавал им золотые и серебряные украшения, камни драгоценные! Давал связками шкурки беличьи, куньи, соболиные и иные меха из зверя, какой водится в российских лесах…

На всем степном пути редкие татарские дозоры. Ордынцам некого остерегаться: разве есть сила, коя смеет обнажить сабли против тех, кто поставил на колени полмира и заставил содрогнуться вселенную? Перед великим и непобедимым ханом падают ниц короли и князья. Князю Андрею ведомо: отец, Александр Ярославич Невский, уж на что горд и своенравен был, однако сломился, отправился в Орду на позор и унижение.

И не мыслит князь Андрей, что настанет время, когда падет ордынское иго. Ужели такое может случиться? Кто сломает хребет Змею Горынычу? Откуда погибель на него нагрянет?

Невдомек великому князю Владимирскому, что сомнут ордынцев русичи, а первым нанесет удар праправнук Александра Невского, будущий князь Московской Руси Дмитрий, кого народ наречет Донским…

В пору излома, когда осень уступает зиме, уныла степь. Чуть не задевая землю, плывут рваные тучи. Попряталось все живое, и только на вершине кургана, каких множество в степи, хохлится орел.

Породистый конь под великим князем, мокрый от дождя и снега, прядет тонкими ушами, осторожно выбирает дорогу. Сутулясь, немного оборотясь в сторону, сидит в седле князь Андрей. Тяжелый меч оттягивает пояс. Но великий князь не упомнит, когда и обнажал его. Все, что имеет, даже великокняжескую власть, обрел интригами, заговорами. Оболгал брата Дмитрия перед ханом, навел на Русь царевича Дюденю. Разорили и ограбили татары города и деревни, проливали кровь, но он, князь Андрей, сам участия в том не принимал, только взирал со стороны…

— Княже, — сказал боярин Ерема, — Сарай близок, дымы чую. — И потянул мясистым носом воздух.

Князь осмотрелся, промолвил:

— За тем дальним курганом откроется…

Тлели в жаровне угли, и скудное тепло едва расползалось по темной каморе. На заплесневелых стенах поблескивали капли сырости. Скинув шубу и оставшись в меховой телогрее поверх суконного кафтана, князь грел над огнем руки. Он чувствовал, как лениво вливается в него тепло и морит сон. В который раз князь Андрей помянул недобрым словом ордынцев, что живут без стола и скамей, сидят на земле, свернув калачиком ноги. Никакого отдыха ни ногам, ни телу. Ко всему — нет душе покоя. Вчера навестил великий князь епископа Исмаила, весь вечер провел у него. Узнал, что Дюденя по-прежнему у Тохты в доверии, и от того, что он нашепчет хану, будет зависеть судьба князя Андрея Александровича. Теперь великий князь владимирский станет добиваться встречи с царевичем, но прежде надо попасть к его молодой жене, хорезмийке, коя, сказывают, имеет огромное влияние на Дюденю. Князь Андрей приготовил для нее золотые колты с рубиновыми каменьями, пояс в изумрудах да парчи штуку, серебряной нитью расшитую, не считая шелка да бархата. Великому князю обещали, что хорезмийка примет его…

Закрыл князь глаза, епископа вспомнил. Просил его Исмаил выкупить суздальского мастера: знатный-де каменщик, такие Руси сгодятся.

Уговаривал, а князь Андрей ему в ответ:

— Мастер? Русь мастерами добрыми богата, а на выкуп невольников у меня денег нет. И не желаю лишнего гнева ханского. Ну как скажет Тохта: вишь, разбогател, деньги-то откуда, может, выход утаиваешь? Нет, владыка, не проси. Значит, у того мастера судьба такая — хану дворец возводить.

В камору заглянул боярин. Князь Андрей открыл глаза:

— А, Ерема, умащивайся, ноги калачом сплетай. Сколь в Орду приезжаю, все не привыкну.

— Чай, не татарин.

— Что слыхивал?

— У мурзы Четы побывал, два десятка беличьих шкурок поднес, язык развязал. Сказывал, баскак Ахмат тобой недоволен, выход-де мал, и то до ханских ушей докатилось.

— Ахматка подл, а уж я ли его обижал? И откуда богатому выходу быть, скудеет земля.

Промолчал Ерема, а князь спросил:

— В великом ли гневе хан?

— Чета того не ведает.

— И на том спасибо. Знать будем, откуда ветер дует. Но Ахматкин навет еще не такая печаль — я думал, брат Даниил наследил. — Великий князь повеселел: — Утешил, боярин, теперь Тохту бы улестить, покланяться да посулить: добрый ясак-де баскак собирать будет.

— Еще прознал, будто Ахматка добивался получить сбор ясака в Ростовской земле на откуп.

Князь посмотрел удивленно:

Не сыты ли баскаки возмущением против хивинца?

— Мыслю, княже, дал бы нам хан ярлык самим собирать ордынский выход: и Орде спокойней, и нам, гляди, чего перепадет.

— Ты, Ерема, мудрец, но о том не время речь вести, ныне оправдаться приехали. Ко всему, княжье недовольство вызовем, скажут, великий князь баскаком сделался, в своей земле откупщик.

Помолчали. Но вот Ерема начал:

— Прости, княже, все не осмеливался вопрос тебе задать. В Суздале ты у княгини побывал — поди, звал воротиться?

Андрей Александрович недовольно поморщился:

— Пусть молится.

Боярин почесал затылок:

— Однако велик ли грех за ней?

— Ей виднее.

— Тебе бы, княже, с ханом породниться, взять в жены ту, на какую Тохта укажет. Тогда и князья удельные присмиреют.

— И без того хвосты подожмут. — Великий князь зевнул: — На сегодня довольно разговоров, боярин, спать хочу. Эвон, улягусь в уголке, будто пес бездомный. И это русский князь-то…

На левое и правое побережье Москвы-реки надвинулась иссиня-черная туча. Рванул ветер, завихрил, поднял не скованную льдом воду, сорвал местами плохо уложенную солому на крышах изб и утих разом, будто и не дул. Потом налетели крупные снежные хлопья, и вскоре снег валил белой стеной — в двух шагах человека не видно.

В такую пору в домике Олексы и Дарьи закричал младенец. Дарья родила. Старая повитуха выбралась из-за печи, где лежала роженица, поклонилась замершему у двери Олексе:

— Радуйся, молодец, дочь у тебя. Голосистая, крепкая.

От счастья Олекса не знал, что и отвечать, к Дарье кинулся. А она, уставшая, но умиротворенная, только улыбалась.