Восточный конвой - Владимир Михайлов

Итак, кто-то вывозил что-то из России. Вывозил контрабандой, но весьма своеобразной, более всего походившей на контрабанду государственную, или, во всяком случае, на негласно признаваемую государством: слишком уж гладко все шло — если учитывать, как серьезно охранялась эта граница с технетской, внутренней стороны. Россия — другое дело, с той стороны граница все еще оставалась чисто условной, охрана ее была поставлена скверно по отсутствию людей и денег; да и много было границ у России, такой их протяженностью вряд ли обладало еще какое-либо государство в мире. Так что с той стороны участие государства не предполагалось, хотя (размышлял Милов неспешно) какие-то официальные лица — персонально — и могли быть, и даже наверняка были в таких перевозках заинтересованы. Значит, что-то из России вывозилось — силами Технеции, но, скорее всего, по заказу неких третьих стран или третьих лиц.

Было два способа установить связь вещей: если узнать, что же именно вывозится — можно было бы прикинуть, а кому такой груз мог бы потребоваться; или же наоборот: установить адресата — и уже от этого танцевать, строя предположения относительно того, что же именно могло понадобиться такому получателю. Да, разумеется, Милов мог этого не делать, даже более: не должен был этого делать, его наняли по другой необходимости, и не будь тут замешана Россия, он в данной обстановке, вернее всего, и не стал бы отвлекаться, а постарался как можно быстрее и незаметнее исчезнуть, чтобы обрести наконец нужную свободу действий; но его страна именно была замешана, пусть и пассивно, а он никогда не переставал чувствовать себя ее гражданином — в какой бы части света ни находился и по какому договору бы ни работал. Только ощущая себя гражданином своей страны, можно чувствовать себя уверенно в роли человека, которому доступен весь мир; к этому выводу Милов пришел еще в пору первой своей зарубежной операции. Так что надо было что-то сделать для своей страны — по этой вот причине, и еще по некоторым другим.

Что же, придется выкроить время и для таких делишек… А сейчас надо сосредоточиться на окрестностях: чем ближе к станции, тем становится опасней. Не хотелось бы снова наследить.

По счастью, действовать жестко больше не пришлось. На станции не было видно даже дежурного, но зал ожидания оказался открыт, и на массивной скамье уже сидело двое.

Картина технетского мира, новая для Милова, выглядела точно так, как если бы здесь по-прежнему обитали люди, а двое, что сидели поодаль друг от друга, каждый на своем конце лавки, ничем не отличались от любого разумного существа на Земле — от самого Милова хотя бы. Во всяком случае, на взгляд не отличались. И одеты они были примерно так же, как он — а вернее, это Милов был одет подобно им, потому что вопрос о том, как он должен выглядеть, глубоко и серьезно обсуждался во время его подготовки к операции. Фотографии, как-то попавшие в мир, давали приблизительное представление о том, что и как носят технеты у себя дома; ничего особенного — в основном те же самые джинсы и соответствующие куртки, или джинсовые же комбинезоны, вряд ли с престижными лейблами; вот и Милова так одели, и, как теперь оказалось, поступили совершенно правильно. И хорошо, что свою замшевую куртку он предусмотрительно засунул в сумку перед тем, как зарыть ее поблизости.

Он уселся в середине скамьи, на равном расстоянии от одного и другого, чтобы можно было боковым зрением наблюдать сразу за обоими, в случае каких-то их действий успеть принять контрмеры, а если такой надобности не возникнет — просто привыкнуть к соседству человекоподобных механизмов, научиться воспринимать их, как нечто естественное и дружественное, если же он заметит какие-то специфические их особенности — жесты, слова и тому подобное, — постараться запомнить их и взять на вооружение. До ближайшего поезда, как сообщило висевшее на стене расписание, оставалось более трех часов, так что времени для привыкания было вполне достаточно.

Милов хотел оставаться совершенно спокойным; внешне это ему, похоже, удавалось, но внутренне он был напряжен, казалось, до мыслимого предела. Потому что рядом с ним сидели вроде бы люди — но на самом деле они не были людьми. Ему было бы гораздо легче, если бы они не были похожи на людей, и чем меньше были бы похожи, тем он был бы спокойнее — хотя это сразу выдало бы его первому встречному, а он ведь не знал, каким был сейчас тут статус людей, и никто вовне не знал: может быть, им вовсе не полагалось пользоваться железной дорогой, или входить в здание вокзала, или, как существам подчиненным, полагалось каким-то образом приветствовать технетов — хозяев этого маленького провинциального мирка — но тем не менее хозяев… Однако, на взгляд это были люди, натуральные люди; они никак не походили на серийные изделия, напротив — обликом разительно отличались один от другого, что было бы совершенно естественно у людей и казалось неверным, ненужным, невероятным — у машин. Не поворачивая глаз, Милов наблюдал так пристально, что уже глаза заболели, отмечал всякое случайное движение, пытался найти признак, по которому можно было бы безошибочно отличать технета от человека — и не находил. Вероятно, творцам этих биологических аппаратов было свойственно определенное эстетическое чувство, и они понимали, что сотни тысяч и даже миллионы одинаковых фигур вызывали бы уныние не только у посторонних, но и у самих технетов — не исключено, что и им было свойственно ощущение личности, и уж во всяком случае (об этом Милова предупреждали) пока что, не создав оригинальной структуры своего общества, они в очень многом просто подражали людям, пользовались готовыми стереотипами и алгоритмами. И тем не менее, надо было смотреть и искать…

Три часа протекли спокойно; за сто восемьдесят минут и Один, и другой пассажир не произнесли ни слова; один из них выкурил три сигареты — из чего следовало заключить, что технеты, в числе прочего, унаследовали от людей и их — во всяком случае, некоторые — пороки; в основном же и тот, и другой дремали, и Милову пришлось немало постараться, чтобы не последовать их примеру и остаться бдительным до конца. В шесть часов утра открылась касса: совершенной расе приходилось оплачивать проезд точно так же, как ее предшественникам, теперь неизвестно куда канувшим. Милов, услыхав какое-то шевеление за пока еще закрытым окошком, неторопливо поднялся и вышел на перрон, в то время как соседи его подошли к окошку и замерли в ожидании. Потом вошел снова и встал за ними. Жаль было тратить местные деньги на билет, — денег ему дали очень, очень немного, — но еще глупее было бы рисковать; сейчас задачей было — не выделяться среди технетов, и раз они брали билеты, следовало взять и ему. Кто знает — может быть, они сохранили, среди прочих достижений цивилизации, и билетных контролеров?