Политология революции - Борис Кагарлицкий

Разумеется, Хаттон выступает категорически против такого подхода, доказывая, что европейская модель, в конечном счете, не только гуманнее, но и эффективнее, нежели американская. Ему вторит американский социолог Амитаи Этциони, терпеливо разъясняющий, «что некоторое сдерживание рынка нужно считать не отклонением от западного пути, а неотъемлемой частью глобальной модели современного общества».[327] Впрочем, автор тут же испуганно оговаривается, что европейская модель, конечно, «нуждается р корректировке, некотором снижении стоимости рабочей силы (что уже сделано в Великобритании) и упорядочении социальных расходов».[328]

Увы, реальное соотношение рынка и социального регулирования, как и Стоимость рабочей силы, зависят не от того, сумеют ли специалисты найти некий оптимальный «баланс», а от соотношения сил в ходе классового конфликта. Дело вовсе не в том, что под влиянием занесенной из Америки консервативной идеологии среди лидеров Европейского Союза распространились идеи «негативной интеграции». Корпоративная элита, возглавляющая западноевропейскую буржуазию, сделала осмысленный и решительный выбор в пользу неолиберализма, поскольку именно такая политика позволяет ей взять назад уступки, вырванные у нее рабочим классом на протяжении XX века. Лозунг глобальной конкуренции абсолютно соответствует задачам развернувшейся социальной реакции. Ведь речь идет о том, что логика капитала должна восторжествовать надо всякой другой логикой.

Конституция единой Европы должна была превратить неолиберализм из экономической политики (которую можно, как и любую политику, пересматривать) в незыблемый общий закон, нарушение которого каралось бы санкциями для целых народов. Любая социальная политика, противоречащая неолиберальным принципам, становилась – в любой стране Европы – незаконной и антиконституционной. Власть никем; не выбранных чиновников в Брюсселе должна была укрепляться, демократические институты на всех уровнях становились все слабее.

Социальная реакция породила парадоксальный расклад, при котором именно левые и организованное рабочее движение оказались силой, отстаивающей традиционные европейские ценности в том виде, в каком они сложились на протяжении XX века, а ведь культурный консенсус является важнейшим фактором стабильности! Парадоксальным образом корпоративные элиты вынуждены проводить курс, который неизбежно ведет к дестабилизации европейских обществ, причем эту борьбу им приходится вести в нарастающей культурной изоляции, которую не могут компенсировать даже контроль над масс-медиа и многомиллионные вложения в пропаганду. Правящий класс нанес смертельный удар по им же сформированной системе культурной гегемонии, отдав столь мощное оружие в руки своих противников. Столь безрассудное поведение может быть объяснено только полной деморализацией и политическим банкротством мировых левых сил в конце XX века – в результате чего буржуазными верхами овладело ложное чувство безопасности. История, однако, сыграла с капиталистическими элитами злую шутку: в тот самый момент, когда казалось, что существующей системе ничто не угрожает, они своими руками создали условия для нового массового подъема антикапиталистического движения.

Отказ французов и голландцев поддержать Европейскую Конституцию не имел ничего общего со страхом Перед турецкими иммигрантами и «польскими сантехниками». Документ, представленный населению западных стран, представлял собой своего рода кодекс, в котором были записаны основные тезисы всех неолиберальных договоров, заключенных в рамках Европейского Союза на протяжении предыдущих полутора десятилетий. Теперь эти договоры приобретали статус конституционного права и делались – на юридическом уровне – необратимыми. Особые: разделы конституции регулировали процедуру ее изменения таким образом;, что на практике пересмотр ее положений оказывался невозможен.

Официальная пропаганда в пользу конституции – поддержанная всеми основными партиями, от консерваторов до социалистов – представляла собой пышную риторику на тему «европейских ценностей» и «единства народов». Всякий, кто осмеливался критиковать проект, объявлялся человеком, выступающим не больше не меньше как «против Европы». Однако эта пропаганда не могла повлиять на избирателей, которые довольно быстро сообразили, что к числу «противников Европы» может быть отнесено подавляющее большинство ее населения.[329] Не помогло и участие в пропагандистской компании некоторые модных радикалов, например – автора «Империи» Тони Негри, разъезжавшего по Франции и произносившего пламенные речи в поддержку неолиберальной политики.

Чем дольше продолжалась дискуссия, чем больше население вникало в суть вопроса, чем больше французских и голландских граждан прочитывало текст документа, тем больше у него было противников. Люди поняли, писал МакГиффен, «что, голосуя за «да», они проголосуют за продолжение в еще больших масштабах политики, проводившейся со времен Маастрихтского договора: приватизацию, дерегулирование, либерализацию, и все это во имя загадочной «конкурентоспособности», которая требует отказаться от всего, чего европейцы достигли за последние 60 лет».[330]

Впрочем, Европейская Конституция посягала не только на социальные завоевания. С точки зрения строителей единой Европы демократия есть некий рудимент, наивная старомодная традиция, снижающая эффективность управления, но, в сущности, безобидная. Что-то вроде кавалерийских разъездов у Букингемского дворца. Приходится соблюдать разного рода формальности и процедуры, из-за чего вступление, в силу согласованных решений замедляется. Когда датчане или ирландцы на референдумах отказывались поддержать очередной договор; их заставляли голосовать снова и снова, пока обессиленное электоральной пыткой население не сдавалось.

На сей раз все пошло по-другому. Политики почувствовали, что население не уступит. В Дании и Британии референдумы срочно отменили, заранее зная, чем они кончатся. Голоса в пользу повторного проведения голосования быстро стихли: было ясно, что результатом станет еще более массовое «нет».

Лидеры Европейского Союза стали жертвой собственной демагогии. Поскольку доверие к его институтам оказалось на крайне низкой точке, у правящих кругов не остается другого спасения, кроме как опираться на институты национального государства. Надо что-то делать, чтобы сохранить хотя бы минимальный авторитет среди все менее надежного населения. В таких условиях, как на тонущем корабле, каждый за себя.

Приходится жертвовать европейскими институтами ради собственного спасения.

Разногласия, выплеснувшиеся на саммите Евросоюза, суть не что иное, как классический «кризис верхов», описанный у Ленина. Низы не хотят жить по-старому, а верхи не могут управлять по-старому. И, что самое досадное, обе стороны прекрасно сознают это. От истории не спрячешься.

Согласно теории Ленина, «кризис верхов» является одним из признаков революционной ситуации. Про революцию в Западной Европе, разумеется, говорить не приходится. Но большие и неприятные для элит перемены еще только начинаются.

Успех оппозиции на французском референдуме превзошел даже ожидания многих левых активистов. Граждане республики не только отвергли Европейскую Конституцию, но это произошло на фоне высокой активности избирателей (69,74%). За «нет» проголосовало 84 французских департамента из 100, а разрыв составил более 3 миллионов голосов – 54,87% против 45,13%. И это несмотря на практически полное единство «политического класса» и большой прессы, дружно поддерживавших Конституцию. Не помогло ни привлечение международных знаменитостей и популярных артистов, ни даже участие Тони Негри. Классовый разрыв в обществе продемонстрировал себя во всей красе: за «нет» голосовало 80% рабочих и 70% служащих. Против конституции, которую объявили документом будущего, высказалось и подавляющее большинство молодежи. Против руководства своей партии выступило и большинство социалистов. В преддверии голосования партийное руководство провело внутрипартийный референдум, в ходе которого сумело с огромным трудом протащить решение в поддержку Европейской Конституции. Однако это не успокоило недовольных, которые прекрасно сознавали, что, несмотря на уловки партийной бюрократии подавляющее большинство как активистов партии, так и избирателей-социалистов категорически выступает против одобренного лидерами проекта. Решение Социалистической партии поддержать проект Конституции вызвало среди ее активистов и сторонников бурю возмущения. Нечто подобное уже происходило в начале 1980-х годов, когда правительство Франсуа Миттерана совершило резкий поворот вправо, отбросив ранее провозглашенную программу национализации. Однако если в те времена левые социалисты, не имевшие ни собственной организации, ни четкой идеологической перспективы, были легко подавлены партийным аппаратом, то на сей раз они могли опереться на готовые структуры «альтермондиалистского» («антиглобалистского») движения.