Испытание огнем. Сгоравшие заживо - Одинцов Михаил Петрович

…Взлетевшая пара «илов» обрушилась ревом моторов на крыши домов аэродромного городка и сразу скрылась за плотной сеткой дождя. Ни Осипову, ни Цаплину еще ни разу не приходилось летать в такую погоду: облака не позволяли набрать даже сотни метров высоты, а дождь залил переднее стекло фонаря кабины матовой голубизной, через которую ничего нельзя было разглядеть. Матвей посмотрел вправо, на самолет своего ведомого. Цаплину, видимо, было невмоготу сидеть в дождевой мышеловке, и он сдвинул назад фонарь кабины. Сказав про себя старшине спасибо, Матвей тоже снял броневой колпак с переднего стопора и откатил его по направляющим рельсам назад. В кабине стало шумно, но зато в стороны все видно — можно было ориентироваться.

Земля стремительно вырывалась с боков залитого водой лобового стекла и сразу пряталась под широкие крылья. Мелькание дорог, перелесков, деревень и поселков было утомительным. Глаз не успевал их узнавать. Матвей решил, что если он будет пытаться в этих условиях вести детальную ориентировку, то обязательно запутается и заблудится. Надо выдерживать курс полета как можно точнее, чтобы не проскочить стороной изгиб Клязьмы и массив леса, от которых начинался боевой курс.

— Цаплин! Помогай с ориентировкой! Правильно идем?

— Вроде бы да!

…Прошло пятнадцать минут полета, и Матвей повел самолет вверх, под самую кромку облаков, чтобы хоть что-то видеть на земле. Тут облака поднялись уже до двухсот метров, посветлело. Вперед стало видно километра на три. Можно было посмотреть и на карту, найти свое место над землей. Облегченно вздохнув, Матвей перехватил ручку управления самолетом в левую руку, а правой надвинул фонарь на кабину. Оглянулся на ведомого. Цаплин закрыл фонарь и, увидев голову Осипова, повернутую в его сторону, показал в форточку сначала пять растопыренных пальцев, а потом один большой палец, поднятый вверх. Значит, у него было все хорошо.

Показалась речушка, а за ней и лес. Над лесом надо было ставить оружие в боевое положение.

— Копна, я — Семьсот двенадцатый, парой прошу разрешения работать.

— Семьсот двенадцатый, я — Копна, разрешаю подход. Подтверди цель.

— Я — Семьсот двенадцатый, колонна танков… На боевом.

— Я — Копна, разрешаю работу.

— Цаплин! Перезарядка, все снять с предохранителей.

— Сделал. Полигон вижу…

— Хорошо. Колонну нашел. С правым доворотом, пошли. Подойди поплотнее.

Матвей довернулся на левую половину выстроенных цепочкой танков и перевел машину на снижение: в прицеле танки быстро росли в размерах.

Огонь…

Загрохотали пушки. Взвизгнув, ушли реактивные снаряды — все восемь в одном залпе. Матвей перехватил гашетки, и к пушкам добавился вой пулеметов.

Земля была уж совсем близко, когда отпустил гашетки пушек и пулеметов. Вывел самолет из снижения метров на двадцать-тридцать и нажал на новую кнопку — пошла вниз бомбовая серия, а другой рукой сразу дернул рычаг аварийного сброса, чтобы не осталась в люках случайно зависшая бомба.

Оглянулся назад. Цаплин шел рядом. Вытер рукавом взмокший лоб — двенадцать секунд атаки кончились.

— Семьсот двенадцатый работу закончил.

— Я — Копна, вижу. Молодцы! Конец связи.

Матвей развернул самолеты курсом домой и услышал, как очередной бомбардировщик докладывал полигону о своем прибытии. Подождал, пока закончился разговор земли с самолетом.

— Цаплин, аварийно бомбы проверил?

— Проверил. Все на предохранителях.

…Короткий передых кончился. Облака вновь начали жать самолеты к земле, пошел дождь. И чем ближе Осипов и Цаплин пробивались к дому, тем плотнее лились потоки воды. Впереди ничего не было видно, по боковым стеклам неслись косые струи, которые воздухом забрасывало в кабину. «Илы» шли над самыми крышами домов, макушками деревьев, а впереди их ждали многоэтажные дома, трубы, мачты.

Матвей посмотрел на Цаплина. Тот опять открыл фонарь и шел вплотную к его самолету.

«Он сейчас полностью доверился мне, — подумал Осипов. — Если я за что-нибудь зацеплюсь, то оба погибнем. Один он из этого ада не выбьется».

— Цаплин, слышишь меня?

— Слышу, командир.

— Вперед или назад пойдем?

— Если найдем аэродром, то вперед.

— А если нет? Ничего не вижу. А как там сядем среди труб и домов?

— Тогда на запасной.

— Вот это другое дело. Давай вправо «блинчиком». Слева от нас где-то рядом большие мачты.

— Понял.

Это «понял» выдало всю внутреннюю напряженность Цаплина. Матвей почувствовал, что ведомый очень боится потерять его самолет в этом дожде, потому что не знает, где они сейчас находятся. А в такую погоду, да еще в Подмосковье, с его путаницей дорог и поселков, ориентировку восстановить почти невозможно…

…Снова полет на восток… Прошли длинные пять-семь минут, и самолеты выскочили из-под «душа». Матвей облегченно вздохнул и почувствовал, как расслабились мышцы спины.

— Командир, а самолеты-то здорово вымыло, как новенькие!

Счастливая улыбка и радость жизни послышались в этих словах Матвею. Надо было обязательно поддержать разговор:

— Хорошо. Техникам работы будет меньше.

Прошло еще несколько минут, и «илы» оказались над желтым полем. По краям его стояли самолеты различных марок. По длинной стороне, от леса, лежало посадочное Т. Можно было идти на посадку…

Вскоре над аэродромом прошел дождь, из-за которого пара «илов» вернулась на запасной аэродром. Наконец дождь прошел, и в воздухе установилось затишье. Небо просветлело. Можно было лететь.

Осипов связался по телефону со штабом дивизии. Слышно было плохо.

Начальник штаба дивизии сердился на плохую связь, Осипова и погоду.

— Что тебе, Осипов, надо?

— Разрешение на перелет домой. Нам здесь вылет разрешают, если вы примете. Дождя метеорологи больше не дают!

Трубка молчала.

— Алло! Товарищ подполковник, вы меня слышите?

— Слышу, не тарахти… Сколько тебе лететь?

Осипов узнал голос комдива — полковника Камнева.

— Двадцать шесть минут.

— А через сколько вылетишь?

— Минут через пятнадцать.

— Давай вылетай. Скажи там, что я разрешил.

…Осипов вел свои самолеты над шоссе, что с востока упиралось в Москву. Шоссе было прямое, как летящая стрела. Нужно только не прозевать ориентир, чтобы от него, уже «держась» за железную дорогу, прийти к себе домой, на аэродром. Но чем дальше они продвигались на запад, тем ниже и ниже опускались облака, и, наконец, облака и земля соединились вместе. Туман спрятал от Осипова весь мир, оставив ему лишь маленький эллипс земли в уголке между крылом и мотором. Затем эллипс превратился в малюсенький пятачок, который то и дело задергивался белым волокном. Идти ближе к земле уже было нельзя. Осталось одно — повернуть назад.

— Цаплин, опять надо возвращаться. Ты держись за меня повнимательней. Мне на тебя смотреть нельзя, можно землю потерять.

— Понял, командир. Удержусь.

…Осипов после разворота снова нашел шоссе, и теперь оно указывало им путь на восток. Но полет в обратную сторону тоже не принес облегчения. Впереди белая стена, а ниже самолетов на десять метров бешеное мелькание пестрой мозаики со скоростью восемьдесят метров в секунду. Матвей смотрел больше на часы и их секундную стрелку; он боялся пропустить нужный ему ориентир, от которого можно будет развернуться на аэродром. Все время сверлила мысль: «Если пропущу ориентир — пропадем». Под левым крылом летело шоссе. Осипов ждал, когда появится мост через реку, и воспроизводил в памяти картину аэродрома. Матвей вспомнил, что аэродром позволял садиться только по длинной его стороне. Мелькающее шоссе мешало думать. Но все же картина предстоящей посадки прояснилась.

«После взлета разворачивались влево на сорок пять градусов, чтобы выйти на этот теперь спасительный или «чертов» мостик. Значит, пройдем аэродром, потом развернемся строго на восток, затем вправо на сто восемьдесят градусов и постараемся попасть на посадочное поле. Если не попадем, то придется уходить на шоссе и искать мост, а потом от него снова танцевать, как от печки…»