Капитан Сорви-голова. Возвращение - Павел Лагун

— Что с тобой? — испуганно проговорила она.

— Не знаю, — пробормотал он, — жар, слабость и голова гудит.

— Заболел, наверное? — сказал, сидящий рядом Шейтоф.

Все остальные тоже обратили внимание на состояние Жана. Каждый старался ободрить его и успокоить. Ольгер Шейтоф даже поделился своими запасами виски, от глотка которого Жану стало немного легче.

— Ты, наверное, очень устал?! — высказал предположение Поль Редон. — Тебе нужно поспать, да и всем нам тоже. Все согласились с этим предложением. Бодрствовать остались Строкер и Спейч. Остальные, включая раненого Поуперса, задремали, положив головы друг другу на плечи. Во сне на Жана навалилась череда кошмаров. Его поочередно убивали: то Барнетт, то Маршиш-хаан, а то и сам лорд Китченер из старинного дуэльного пистолета. В промежутках между убийствами мелькали лица Жорисы, Логаана, Леона, Поля и почему-то его тезки президента Крюгера. Появлялось и исчезало лицо Фанфана. Тот улыбался ему печально и манил рукой, словно звал куда-то. Но Жан за ним идти не хотел, хоть и сделал несколько шагов за уходящим вдаль Фанфаном. Но остановился возле глубокого обрыва. Перед ним сияло золотое распятие. И от его ослепительного блеска даже во сне закрылись глаза. И открылись наяву. Жан проснулся. На его плече, тихо дыша, спала Жориса. Напротив, склонив друг к другу головы, похрапывали Шейтоф и Строкер. Логаан дремал, прислонившись к окну. Леон и Поль прикорнули на боковой скамейке. Между Вейзеном и Спейчем, опрокинув назад седобородую голову, обмякнув в неестественной позе, сидел коммандант Поуперс и неподвижно смотрел в потолок вагона открытыми глазами. Он был явно мертв. Сорви-голова растолкал пастора Вейзена. Тот проснулся и сразу же взглянул на Поуперса. Его взгляд потемнел. — Я этого боялся больше всего, — с придыханием сказал Вейзен и перекрестился. И тут же один за другим стали просыпаться остальные. Они смотрели на мертвого и все как один осеняли себя крестом. Поуперса уложили на свободную скамью.

— Витбанк, Витбанк, — раздался по вагону голос проводника. — Прибываем через десять минут.

— Что будем делать? — спросил Логаан, глядя на Жана.

— Нужно действовать и немедленно! — решительно сказал Сорви-голова. Чувствовал он себя неважно, но силы воли ему было не занимать. — Вы трое, — он обратился к переодетым в улан Спейчу, Стро-керу и Шейтофу, — блокируете охрану. Если станут сопротивляться — стреляйте. Тут главное — внезапность. Кто возьмет на себя машиниста? — спросил Жан.

— Я, — сказал Леон. — В случае чего заменю его, и мы проскочим Витбанк на всех парах.

— Тогда на нас пятерых — пассажиры-офицеры. Пиит, вы можете передвигаться? — спросил Жан у Логаана.

— Конечно, я не так серьезно ранен, — ответил тот. — Хорошо, тогда действуем по команде. Быстро и слаженно.

Первыми проскочили в соседний вагон переодетые "уланы". Пьяные охранники-добровольцы, увидав в проходе трех свирепых, вооруженных до зубов бородачей, подчинились их приказу и побросали свои винтовки. Лишь их командир — бывший клерк проявил героизм, попытавшись вытащить револьвер из кобуры, но был тут же застрелен лейтенантом Спейчем. Выстрел услышали сидевшие в вагоне офицеры. Кое-кто из них поднялся со скамеек, но тут же сел, увидев перед глазами черные зрачки стволов. Сорви-голова сделал шаг вперед. — Господа! — громко произнес он. — Поезд захвачен представителями бурского сопротивления. Прошу во избежание кровопролития сдать оружие. В противном случае мы открываем огонь на поражение! Никто из офицеров не захотел получить пулю в лоб. Они стали сдавать свои револьверы и сабли. Их рассадили плотно одной кучей в дальнем углу вагона. Проводник попытался спрятаться, но Леон Фортен поймал его за шиворот своей могучей рукой и велел открыть дверь, ведущую к паровозу. Леон по лесенке забрался на тендер, полный угля и, пачкая о него сапоги, подобрался к кабине, боковое окно в которой было открыто. Не раздумывая, рискуя свалиться на полном ходу под откос, Леон ухватился за поручень и влез ногами вперед в окно кабины. Машинист и его помощник остолбенели, увидев появившегося в окне человека — широкоплечего, сильного и решительного. Да еще вооруженного револьвером. Леон навел на машиниста свое оружие. — Витбанк проезжаем транзитом! — немногословно приказал он. Городок проскочили, не сбавляя скорости, чем вызвали немалое удивление стоящих на платформе встречающих. Дальше железнодорожный путь шел на Миддельбург, последний населенный пункт, находящийся под контролем англичан. По плану Жана Грандье — они должны будут сойти чуть дальше, на берегу речки Клейн-Олифанс, а там до основного лагеря генерала Ковалева миль десять. Можно и пешком дойти. Но пешком идти не пришлось. Поезд мчался, поглощая километры. Сорви-голова рядом с Жорисой, Полем Редоном, Пиитом Логааном и пастором Вейзеном сидели на скамейке и, не выпуская оружия, следили за офицерами, сидящими плотной группой. Ладони те заложили за головы и находились в такой неудобной позе уже около часа. Руки у многих стали затекать. Но они боялись их опускать, опасаясь расстрела захватившими их партизанами. Тем более, им обещали сохранить жизнь и выпустить из вагона, когда буры окажутся в безопасности. И они вынуждены были терпеть, чувствуя с каждым километром приближение своего освобождения.

Их всех, включая добровольческую охрану, высадили сразу за Миддельбургом. Англичане, по привычке сбившись в кучку, нестройно поплелись в сторону городка, до которого было километра четыре. Они уносили с собой тело убитого добровольца-клерка. На берегу речки партизаны вырыли могилу для комманданта Поуперса. И несколько минут постояли над ней в молитве. Нужно было отправляться в пеший переход к лагерю Питера Ковалева. И тут Жану опять стало плохо. Симптомы остались теми же самыми, что и в два предыдущих раза. Но действие их оказалось более тяжким. Видно по всему, неизвестная болезнь проявлялась по нарастающей. Жан осел на руки своих товарищей. Его тело охватил какой-то необъяснимый паралич. Гул пронесся по голове, а затем затих где-то в необозримых глубинах мозга. Жан все видел и слышал, но не мог пошевелить ни ногой, ни рукой. Это было странное чувство, словно его запеленали в тугой кокон. Наверное, так ощущает себя гусеница, превращаясь в куколку. Он видел, склонившиеся над ним лица друзей, отдельно замечая испуганные глаза Жорисы. Он слышал их голоса, но словно бы не понимал смысла сказанного. Голоса говорили о нем, но ему теперь было все равно.

— Он умирает? — Жориса в слезах прижалась к Пииту Логаану.

— Не знаю, — ответил тот, гладя ее по голове, как маленького ребенка. Шляпу Жориса уронила на землю. — Но с ним произошло что-то нехорошее, — добавил Пиит, глядя на неподвижно лежащего Жана.