Выбор оружия - Александр Проханов

Офицеры из-под тента поднялись и пошли через низину к роще. Белосельцев двинулся следом. В редких квелых деревьях летал жар. Навстречу шли офицеры. Шумно, торопливо приближались. В их быстрых шуршащих походках отражалась недавняя схватка, атакующий бег. Антониу, возбужденный, без очков, зыркая подслеповато глазами, гибкий и подвижный в талии, как танцор, радостно рапортовал Белосельцеву:

– Мы взяли базу!.. Атаковали их!.. Часть из них убежала, сели на велосипеды и прорвались!.. Другие убиты и сдались в плен!..

В редких смятых кустах устало сидели солдаты. Минометный расчет бросил свои остывающие минометы, утомленно лежал у зеленых ящиков с минами. На тропе валялся обшарпанный велосипед с расплющенным колесом. Двое солдат вели третьего, раненого, с забинтованным лбом, на котором проступало сургучно-красное пятно. Вышли на большую поляну, уставленную круглыми хижинами с коническими тростниковыми крышами. База была похожа на простую деревню, пахла дымом, но не пороховым, а домашним, исходящим от очагов и котлов. У ближней хижины стояла знакомая короткоствольная пушечка, солдат отирал щиток цветастой женской юбкой. Раздавалось тихое подавленное стенание, напоминавшее собачье поскуливание. Босоногие, тесно сбившиеся, не выходя за пределы невидимого, им отведенного круга, топтались женщины, с голыми грудями, едва прикрытые блеклыми тканями. Взявшись за руки, мерно покачивались, глядя на солдат, проносивших мимо оружие.

– Это женщины мятежников. Их походные жены. Их захватывают в деревнях, угоняют силой на базу, – пояснял Антониу, проводя Белосельцева мимо топочущих, подвывающих женщин. – Восемь убитых врагов. – Антониу показал на лежащих людей в невоенных, взлохмаченных одеждах. Только на одном были пятнистые штаны и солдатские бутсы. – Многим удалось ускользнуть. Батальон продолжает преследование.

Белосельцева поразил педантизм, с которым был выложен ряд убитых, словно это были экспонаты, выставленные на обозрение. У всех одинаково, бледными ладонями наружу, вывернуты руки. К каждому по песку тянулись две бороздки, оставленные каблуками. У всех были широко раскрыты мертвые, полные слез глаза.

Обогнули груду сваленных велосипедов, сцепившихся рулями и спицами. Растресканное заркальце послало ему в зрачок моментальную вспышку. Окруженные солдатами, жались к деревянной изгороди пленные. Затравленные, окровавленные, в клочьях одежд, словно их протащили сквозь колючки. Офицер схватил одного за ворот, молча тряс, сворачивая рубаху в узел, обнажая на боках худые дышащие ребра.

– Сейчас на командный пункт уходит машина, – сказал Антониу. – Мы можем с вами вернуться. Здесь уже нечего делать.

– Конечно, – согласился Белосельцев, направляясь к открытому военному джипу, в который усаживался офицер с донесением об успешном завершении операции.

Они катили в джипе по раскаленной саванне. Жаркие вихри ударяли в машину, не остужали, а еще больше нагревали ее. Пространство вокруг было в прозрачном фиолетовом свечении, и они проносились сквозь него, как сквозь пламя. Водитель ловко крутил баранку, виляя среди черных корявых термитников. Офицер рядом с ним держал на коленях папку, защищая глаза темными очками. Антониу, потерявший очки в бою, неутомимо говорил, выспрашивая Белосельцева о Советском Союзе, куда его хотели послать на учебу: «А верно ли, что снег в Москве мешает движению транспорта?.. А верно ли, что русские женщины с симпатией относятся к африканцам?.. А верно ли, что в случае войны советские войска в пять дней завоюют Европу?..» Белосельцев боролся с духотой, мечтая о том, как доберется до отеля «Дон Карлуш», выпьет в баре ледяное пиво с серебряной наклейкой, на которой изображена антилопа, и пойдет к океану смывать пот, ядовитую пыль саванны, ружейную смазку и невидимую клейкую пленку, покрывавшую минометы, искореженные велосипеды, лица убитых.

Он думал, как скинет рубашку под соснами, пройдет босиком по прохладному песку вслед за убегающей стеклянной волной, а когда нахлынет шумный, пенно-звенящий вал, кинется в зеленое водяное колесо, в грохот, в солнечный плеск, пропуская вдоль живота и груди тугой удар влаги. Он видел, как приближается на обочине черный корявый термитник. Как в стороне струится от жара прозрачный поникший куст. Как из куста привстает человек в панаме, держа на плечах гранатомет. Ведет его навстречу машине, аккуратно выцеливая. Выпускает красный репейник гранаты. Граната приближается, осыпается искрами, подлетает к радиатору. Страшный удар и скрежет взламывает капот, раскраивает надвое джип, прорезая машину белым ревущим пламенем. Он, Белосельцев, вылетает с сиденья, плывет в туманном воздухе, как лягушка, загребая руками, дергая растопыренными ногами. Ближе, ближе к термитнику. Ударяется в него головой, протыкая рыхлую трухлявую сердцевину, гасящую свет и звук.

Из темного небытия, сквозь узкую прорубь сознания он всплыл на мгновение, обнаружив, что руки и ноги его привязаны к шесту и его несут, как убитое на охоте животное. Голова его запрокинута, шест упруго колышется, мимо глаз, задевая лицо, летят колючие травы. Он пытался удержаться среди этих колючих травинок, упругого колыхания шеста, желая что-то понять и припомнить, но опять соскользнул в прорубь, под лед, в черное беспамятство.

Второй раз очнулся, когда его хребет больно ударился о землю, и он почувствовал, как развязывают ремни на его запястьях и щиколотках и вытягивают шест. Он лежал лицом вверх, под слепящим солнцем, его обступили чернолицые люди, смотрели на него из неба, и он вспомнил, как подлетала граната, мохнатая, словно цветок репейника, разламывался капот, и он плыл по воздуху, стремительно приближаясь к корявому термитнику. Окружавшие его люди были вооружены, говорили на непонятном диалекте, и он осознал, что находится в плену, пережив мгновение тоски и абсурда. Африканец в пятнистых брюках, стоящий у него над головой, засмеялся, что-то сказал остальным. Расстегнул брюки, извлекая черную, червеобразную, маслянистую, как пластилин, плоть. Сверху ударила в глаза толстая солнечная струя, ядовито зашипела на лице. Он постарался отклонить голову, но снова канул в беспамятство.

Третий раз он пришел в себя и увидел, что лежит на утоптанной голой земле, в какой-то деревянной клетке. Сквозь врытые в землю колья светит красное низкое солнце, снаружи смотрит на него беззубый, с мокрыми деснами африканец, улыбается, прищелкивает розовым языком, просовывает глиняную миску со слюдяным зеркальцем воды. Белосельцев потянулся к миске, загородившей красное солнце, вдруг почувствовал страшный озноб и опять потерял сознание.

Ночью был бред. Сотрясенный разум напоминал сдвинутые пласты, как если бы в землетрясении сместились огромные кубы. В прямоугольные трещины из черного ада просачивался безымянный ужас. Он старался спастись, скакал по ступенчатым пластам, перескакивал с куба на куб, а за ним, затмевая небо, гналось мохнатое мускулистое чудище, хватая лапами края домов, обламывая карнизы, перескакивая через крыши и колокольни. Он уклонялся, убегая в подворотни своего переулка, в свалки, пустыри, в скопление двухэтажных мещанских построек, а косматый великан настигал его, смотрел сверху вишневыми глазами огромной злой обезьяны.

День он встретил жаром, слипшимися от слизи глазами, болью, которая набухла в голове, словно бугристый выпуклый клубень, спускалась в позвоночник, в таз, в кости ног, протачивая тело живым подвижным корневищем. Сквозь колья своей тюрьмы он видел пыльный солнечный плац, на котором маршировал отряд, звучали команды, и пыль, поднятая башмаками, летела в его темницу. Рядом, похожие на загоны для скота, стояли еще две клетки. В одной он разглядел голого по пояс африканца в камуфляжных штанах, который стоял, вцепившись руками в деревянные колья. В другой он увидел англичанина Грея, маленького, круглого, сидевшего на земле по-турецки, обросшего по розовым пухлым щекам рыжеватой щетиной. Это не удивило его. Своим сотрясенным разумом он не мог и не хотел объяснять причину появления здесь Грея и причину своего появления, лишь закрепил среди разломанных, распавшихся на кубические формы явлений их совместное пребывание на пыльном плацу, среди марширующего отряда.

Несколько дней он провел в разорванном мире, где явь сменялась длинными, вне времени, бредами, с погонями, падениями, с выступавшими из проломов бесформенными, жестокими духами, которые хватали его, затягивали в трещины, и он, становясь плоским и податливым, словно ткань, повторяя контуры трещин, погружался в жидкий лиловый мрак. Во время редких прозрений он видел то белесую, вытоптанную землю с отесанными кольями, то малиновую зарю с черными слоистыми деревьями, то бархатное небо с белыми звездами. Кто-то приходил к нему, вливал в рот теплую воду, пытался посадить, прислоняя спиной к деревянной стене. Задавал вопросы на непонятном, напоминавшем шум дождя языке. Однажды небольно ударил по лицу, отчего все тотчас померкло. Так длилось неопределенное количество дней, покуда в его голове продолжало колыхаться, двигало спиной чудище огромных размеров, создавая оползни и трясения, не давая сложиться в картину бесчисленным, летящим кувырком видениям.