Русские богатыри - Владимир Валерьевич Филиппов

бросил монету. Выпал орёл. Его дружинники так рвались в бой, что легко выиграли битву. «Никто не может изменить судьбу», — сказал ему один из доверенных бойцов после битвы. «Конечно, нет», — ответил ему Святослав, показывая монетку, у которой с обеих сторон был орёл.

— Пойми, Роман, люди сами вершат свою судьбу!

— Ну что же, — Роман, поймав нить разговора, не хотел уступать, — твою притчу я понял, только вот я не хочу, чтобы было так, как в моей истории. Правда, будет она совсем короткой. Слушай. Схватил волк козла и поволок в лес. А коза вслед ему кричит: «Муженек, а муженёк! Вот уходишь ты из дому, а скоро ли вернешься?» — «А это как дела пойдут, — отвечает козел, — может, и совсем не вернусь». Вот и с нами может то же случиться, коли сами на рожон полезем!

Спор между молодыми горячими князьями мог бы затянуться, но у Романа был аргумент, который перешибить было нечем, а не считаться с ним Всеволод не мог, ведь он был разумным человеком. Коломенский князь наотрез отказывался вести свои полки под Рязань или куда бы то ни было в другое место, навстречу орде, а решительно настаивал на обороне города. Он доказывал, что именно здесь нужно ставить заслон татарам. И в этих словах и доводах был определённый резон. Больше, как на Коломну, врагу было двигаться некуда, заболоченный практически безлюдный лесной массив к северу от Оки, по обе стороны реки Пры, был абсолютно не приспособлен для прохода больших масс конницы, а тем более большого обоза и стенобитных орудий. Вряд ли татары их бросили прямо у стен Рязани за ненадобностью. Единственный удобный путь к центру Владимирского княжества, в сердце которого и должен был быть направлен удар, лежал по льду Москвы-реки и Клязьмы, этот путь и запирала амбарным замком Коломна. Здесь, в стратегически важном пункте, на скрещении речных путей, и стояли сейчас русские войска и ждали подхода неприятеля. Сам город, на случай если войска потерпят неудачу в поле и будет необходимость укрыться за стенами, был достаточно укреплён. Стратегически Роман мыслил правильно, эмоции не довлели над ним или были отброшены за ненадобностью, только трезвый расчет. Тут и не захочешь, а призадумаешься.

— Я выслушал тебя, — твердо сказал Всеволод, не глядя в лицо собеседнику, но чувствуя на себе его хмурый взгляд. — То, что ты сказал, дает мне богатую пищу для размышлений. Возможно, я действительно не был так дальновиден, как ты.

Даже если Всеволод и был раздосадован, всё одно, после длительного обсуждения, поколебавшись с минуту для приличия, он вынужден согласиться с таким решением. Атаковать в одиночку орду было глупо, княжич это понимал, и, несмотря на обидные и несправедливые вещи, которые оба наговорили друг другу, они с еще большим рвением принялись каждый за свое дело, забыв все обиды. Главное, остановить врага.

Величайший русский историк Н.М. Карамзин, сочиняя свой эпохальный труд, не мог обойти это событие стороной. И, конечно же, каждое слово, сказанное им, было правдой. Но кто ожидает услышать правду с первого раза?.. Обдумав окончательную формулировку, Николай Михайлович приготовился к тому, чтобы сделать первый росчерк, обмакнул перо в чернильницу, и оно, прильнув к бумаге, заскрипело, выделывая завитушки и оставляя на память потомкам короткую запись: «Батый близ Коломны встретил сына Георгиева, Всеволода. Сей юный князь соединился с Романом Ингворовичем, племянником Юрия Рязанского, и неустрашимо вступил в битву, весьма неравную». Скупо, но точно. Да и что говорить, большие историки любят большие кровопролития, о малых упоминают вскользь, вот и Карамзин с высоты своего авторитета не разглядел всей значимости произошедшего.

Битва должна была произойти на широком заснеженном поле, способном вместить большие конные массы. Обе армии вышли на исходные позиции.

От мерного шага копыт татарских коней поднялась туча снежной пыли, заслонившая собой рыжее солнце. Уже слышно было лязганье доспеха тяжёлой конницы.

Пришла пора готовить генеральный бой с многочисленной Батыевой ордой.

Выстроились в шеренги на поле пешие ратники, видно, как подрагивают копейные острия и реют стяги над рядами полков. Одетые в толстые кожаные доспехи с металлическими пластинами, бойцы опирались на длинные копья, ожидая своего часа. Каждый знал, за что будет драться и за что умирать, если придётся. С лиц исчезло благодушие, медленно загорались гневом глаза, появились выражения суровости, озабоченности и ожесточенности, изо рта вырвались маленькие облачка пара. Такие лица бывают у людей, готовых кинуться в холодную воду с криком: «Была не была!»

Владимирская дружина стояла возле своих заседланных коней, держа руки на поводу, и представляла собой великолепное зрелище. Вои у Всеволода были один к одному — высокие, широкоплечие, закованные в брони, способные не только выжить, но и взять верх в большинстве вооруженных столкновений. Они знали друг друга не только в лицо, но как брат брата по тяжелым боям. Среди них нет места тем, кто дорожит своей жизнью. Тренированные, опытные, они знают, что такое поле боя, они знают, что значит стоять до конца, их не страшит численное превосходство врага. И голой рукой их было не взять. Великой силой жизни и красотой несгибаемого мужества веяло от них. Это была гордость русского войска. Они могли заставить уйти сердце в пятки у кого угодно.

Прямо под развевающимся лазоревым стягом с изображением спасителя, на белолобом с подпалинами коне восседал сам князь Всеволод. Длинный красный плащ, застегнутый у правого плеча литой золотой пряжкой, опускался до пят, скрывая до блеска начищенный доспех. Рука Всеволода застыла на бедре, вот-вот готовая выхватить оружие. Конь грыз удила. Молодой князь находился в состоянии натянутой перед выстрелом тетивы. В каждой жилке играла кровь, и хотелось борьбы. От нетерпения даже сводило пальцы ног.

Рядом с ним на крупном гнедом жеребце, с пятнами ржавого цвета, Еремей Глебович, воевода представительный, высокий, большеголовый, крепкий, со щёгольской бородой. Был он вояка не только храбрый, но к тому же толковый и ответственный. Голову боярина давно уже обнесло сединой, а по летам и опыт был немалый, но накопленное с летами благоразумие не мешало ему в случае необходимости действовать храбро и даже героически. За свою долгую жизнь он загнал в тела людей столько железа, что мало кто мог сравниться с ним. Сейчас, когда он пристально глядел туда, где показались татарские всадники, его лицо горело возбуждением. А всадники всё прибывали, и вскоре их стало невозможно сосчитать.

Настал час битвы, трубачи приложили медь к губам, подавая сигнал к бою. А такой сигнал равносилен приказу, он для настоящего бойца руководство к