Наполеон. Отец Евросоюза - Николай Стариков

Утром 25 марта русско-австрийский авангард встретил возле Фер-Шампенуаза небольшие отряды Мармона и Мортье, которые, согласно приказанию Наполеона, шли с Эня к Марне на соединение с императорской армией. Атакованные вражескими полчищами, эти 16 000 человек пришли в полное расстройство. Обоим маршалам удалось собрать их позади Фер-Шампенуаза. Мармон не имел никаких сведений о положении Наполеона. По соглашению с Мортье он благоразумно решил отступить к Парижу.

В этот самый день, пока авангард Шварценберга отбрасывал Мармона, происходило и другое сражение, к северу от Фер-Шампенуаза, – между авангардом Блюхера и дивизиями Панто и Амея, силившимися соединиться с императорской армией. Эти две дивизии, состоявшие из 3300 национальных гвардейцев, 800 рекрутов и 200 солдат 54-го линейного полка, в общем 4300 ружей, построившись в шесть каре, сначала отразили атаки неприятельской конницы. Но так как к атакующим беспрерывно подходили на подкрепление новые батальоны, то французы начали под градом картечи отступать к Фер-Шампенуазу в огненном кругу неприятельской конницы. Теперь приходилось уже не только отражать ее атаки, но и пробиваться сквозь ее полчища. Так шли национальные гвардейцы пять часов под градом ядер, каждые четверть часа атакуемые конницей. Подойдя ближе к Фер-Шампенуазу, они очутились лицом к лицу с русской и прусской конной гвардией. Отступить к Фер-Шампенуазу оказывалось невозможным. Панто решил особым усилием высвободить свой правый фланг и добраться до Сен-Гондских болот.

К этому времени французы потеряли уже больше трети своих сил и составляли только четыре каре, так как три из шести каре настолько поредели, что должны были слиться в одно. И вот, они стоически двинулись в новом направлении. Еще раз пришлось пробиваться через массу русских и пруссаков.

Шесть километров прошли они в этом вихре коней. Враг лишь на минуты прерывал свои атаки, чтобы давать возможность батареям осыпать картечью бесстрашные батальоны. После каждого залпа пехотинцы смыкали ряды и принимали русскую конницу на свои штыки, искривленные бесчисленными ударами, и, отразив атаку, снова некоторое время двигались вперед. Только одно каре, расстроенное орудийным огнем, было опрокинуто; солдаты продолжали защищаться и были почти все перебиты. Остальные три каре уже подходили к болотам, когда генерал Депрерадович с одним кирасирским полком и частью резервных батарей, легко обогнав их близ Банн, вдруг преградил им путь огнем из 48 орудий. Залпы открыли просветы в этой живой стене, и конница ворвалась в эти бреши и принялась рубить разъединенных солдат, которые защищались один на один, стараясь пробиться к находившимся поблизости болотам.

Из этих 4300 человек, которые прошли семь миль, отбиваясь сначала против 5000, потом 10 000, потом 20 000 всадников, поддерживаемых сильной артиллерией, 500 удалось добраться до болот, 1500 – в большинстве раненые – сдались после отчаянного сопротивления и больше 2000 полегли на поле битвы. История войны эпохи революции и империи не представляет ни одного столь необычайного эпизода, ни одной столь героической страницы. В эту удивительную французскую кампанию бесстрашие солдат сравнялось с гениальностью их вождя.

III. Отречение

Регентство и оборона Парижа. Со времени отъезда Наполеона в действующую армию бразды правления номинально находились в руках императрицы, облеченной правами регентства в силу рескрипта 23 января, фактически – в руках короля Жозефа, объявленного наместником императора, – далее в руках великого канцлера, данного в советники Марии-Луизе, и министров внутренних дел, военного и полиции. Однако как ни был император поглощен неотложными заботами по управлению армией, – редкий день он не писал Жозефу, Кларку, Монталивэ, Ровиго по всевозможным военным, административным и политическим вопросам. Но находясь вдали от Парижа и недостаточно осведомленный донесениями, иногда чересчур оптимистическими, но чаще – чрезмерно тревожными, он мог давать только общие указания и советы, а не точные и формальные приказания. Результатом было то, что его почти не слушали, и его распоряжения, за исключением тех, которые касались посылки в императорскую армию подкреплений и военных запасов, исполнялись плохо. Об его инструкциях спорили, их обходили или клали в долгий ящик. В годы славы слепо полагались на гений и счастье императора и без рассуждений исполняли его приказы. Неудачи умалили это доверие: слуги не слушались его и, отвыкнув мыслить и действовать самостоятельно, не знали, что делать.

Вот почему 28 марта, когда неприятель очутился в двух переходах от Парижа, постройка ретраншементов еще не была начата, две трети национальной гвардии не были ни вооружены, ни даже сформированы, гарнизон состоял всего из 13 000 запасных, в артиллерии не хватало лошадей, население было терроризировано неумными статьями из официальных газет, которые, под предлогом возбуждения патриотизма, усиливали страх, наконец заговорщики, немногочисленные, но смышленые, стояли наготове, ожидая только подходящей минуты.

В совете регентства Жозеф прочитал письмо императора от 16 марта, гласившее, что если Парижу будет угрожать серьезная опасность, регентша, король римский, высшие сановники, министры, высшие чины сената и двора должны удалиться к Луаре. Эти распоряжения скрывали в себе большой риск, который Жозеф еще усугубил, исполнив их лишь наполовину. Он решил, что императрица и король римский на следующий день утром, 29 марта, одни уедут с Камбасересом, остальные же лица, указанные в письме императора, останутся в Париже, пока каждый из них отдельно не получит от Жозефа приказание выехать. Между тем не трудно было предвидеть, что среди неурядицы и тревоги штурмов рассылка этих приказов будет сильно тормозиться и что, во всяком случае, каждому легко будет уклониться от исполнения такого приказа. Таким образом, отсрочив выезд главных сановников и высших чинов сената, особенно Талейрана, Жозеф открыл полный простор всяческим интригам.

Сражение и капитуляция Парижа. Утром 30 марта союзная армия в 110 000 человек двумя главными колоннами подступила к Парижу через Бонди и Буржэ. Небольшие корпусы Мармона и Мортье, прибывшие накануне вечером, увеличили оборонительные силы города до 42 000 человек, включая и национальную гвардию, и канониров-инвалидов, и учеников Политехнической и Альфортской школ. Жозеф счел нужным оставить за собой командование, хотя и предоставил двум маршалам полную свободу в отношении выбора позиций. Мармон развернул свой отряд поперек возвышенности Роменвилля, Мортье расположил свой на холмах Шомона, у Ла-Вильетта и Ла-Шапелля. Конница Бельяра и Орнано прикрывала левый фланг до Сены. Монматрские холмы, где находился король Жозеф, занимала национальная гвардия. На юге Мармон, еще только один подвергшийся серьезной атаке, с видимым успехом держался на своих позициях. Положение дел было удовлетворительно, как вдруг Жозеф, напуганный резким ультиматумом царя, прислал обоим маршалам «полномочие» вступить в переговоры с русским императором и отойти к Луаре. Сам он тотчас выехал по направлению к Рамбулье через Рульскую заставу и Булонский лес.

Мармон считал себя в силах продлить сопротивление до ночи; он положил записку Жозефа в карман и продолжал отбиваться с величайшей энергией. Лишь в четыре часа, будучи вынужден далеко отступить с фронта и будучи обойден с обоих боков, он, скрепя сердце, решился послать парламентеров. Тем временем Мортье, теснимый с позиции на позицию, сосредоточил свои войска перед заставой Сен-Дени, а Монсэ с национальной гвардией и канонирами-инвалидами мужественно отстаивал заставу Клиши. Но скоро огонь прекратился в силу молчаливого перемирия. Регулярные войска начали очищать Париж, уходя по дороге на Фонтенбло. Капитуляция, условия которой были выработаны к 6 часам вечера, была подписана ночью в 2 часа.

Парижский бой, имевший такие громадные последствия, с военной точки зрения представляет собой незначительный эпизод. Это была лишь серия стычек без одного общего плана со стороны нападающих и без систематического единства со стороны обороняющихся. Однако не следует забывать, что по числу действующих сил и по потерям с обеих сторон (девять тысяч убитыми и ранеными у союзников, девять тысяч – у французов) парижское сражение было крупнейшим и наиболее кровопролитным за всю эту кампанию. К несчастью, Наполеон не командовал здесь.

Возвращение императора в Париж. Наполеон, маневрируя за Марной, истребил у Сен-Дизье корпус Винцингероде, но лишь 27 марта узнал о движении союзников к Парижу.

С начала кампании в его уме, чередуясь, брали верх два противоположных плана: защищать Париж или оставить его на произвол судьбы. Он говорил: «Если неприятель дойдет до Парижа, – конец империи»; в другой раз он писал: «Никогда Париж не будет занят, пока я жив». Но вместе с тем он неоднократно делал точные распоряжения насчет выезда императрицы и правительства, и когда, 21 марта, возобновил свое движение к Марне, – он знал, что это движение одинаково может и выручить Париж, и отдать его в руки врага. И решаясь пожертвовать своей столицей, он делал это в надежде, что в конце концов ему все же не придется принести эту опасную жертву. Но роковой час пробил неожиданно быстро. Тогда Наполеоном снова овладело сомнение: идти ли форсированными маршами назад к Парижу? Поспеет ли он еще вовремя? Не овладеют ли к тому времени Парижем союзники, опередившие его на три дня? Или лучше оставить попечение о Париже, как русский царь пренебрег Москвой, и продолжать начатое движение? Союзники очистили всю территорию от Ионны до Марны и от Сены до Мерты. Он мог теперь две недели свободно маневрировать, истребить отступающие колонны, захватить обоз и магазины, вернуть занятые врагом города, присоединить к себе крепостные гарнизоны, провозгласить всеобщее ополчение. В Лотарингии, Шампани, Эльзасе и Бургундии 30 000 крестьян, вооруженных охотничьими ружьями, вилами и косами, взывали о мести и готовы были начать ту «императорскую Вандею», вернее сказать – национальную, возможность которой наводила смертельный ужас на неприятеля.